– С чего вы взяли?

– У тех, кто приходит второй раз, я обязательноспрашиваю имя. Вот так. Это касается всех. И вас тоже. Так что оставайтесь пока«красоткой». Звучит неплохо, а?

– Звучит многообещающе. Но я, наверное, зашла не с тогоконца.

– В смысле?

– Фрэнки – это американизированный вариант Франсуа. Мойдруг просил, чтобы я называла его Фрэнки, хотя на самом деле его звали Франсуа.Франсуа Пеллетье. Мой Фрэнки:.. Или мой Франсуа… уж как хотите… он тоже любилдельфинов и ненавидел запах сырой рыбы. Возможно, мы говорим об одном и том жечеловеке. Или нет?

Я не сказала ничего из ряда вон, я выстроила самуюобыкновенную логическую цепочку, уныло-логическую, – тогда почему такизменился не-Шон? А он изменился – и джин на пустой желудок здесь совершенно нипри чем. Мое сознание прозрачно, мой взгляд кристален, и лицо не-Шонапреломляется в нем: я вижу прижавшиеся к черепу уши, прилипшую к губам полоскузубов; я вижу выставивший защитный блок подбородок – что же такого страшного ясказала, черт возьми?!..

– Не знаю. Может – нет, может – да. Не знаю.

– Он давно здесь не появлялся, Франсуа?

– Давненько. С тех пор, как увезли дельфинов. –Бармен уже взял себя в руки, но восстановить иронический тон, которымразговаривал со мной, все еще не удается.

– Он бывал здесь один?

– Хотите спросить, бывал ли он здесь с женщиной?

Не-Шону страшно хочется перевести разговор в невиннуюплоскость взаимоотношений между полами – тех самых, которые предшествовалиромантическим убийствам из прошлого. Не-Шон горазд разговаривать на эти темы,он с готовностью поддержал бы беседу о русалках, и о дожде в «Cannoe Rose», и оSacha Distel, и о том, что чем глупее песня, тем она правдивее. Вот толькособственно о Фрэнки он разговаривать не готов. И наверняка сожалеет, что вообщеупомянул его имя: дельфины. Во всем виноваты дельфины, не-Шон ввернул байку проних, чтобы поддержать убойный имидж заведения, – и прокололся.

– …Хочу спросить, бывал ли он здесь вообще скем-нибудь. С мужчиной, с женщиной – не важно. Приходил вместе с ними, уходилвместе с ними, просто встречался – не имеет значения.

– А вы кто? – проявляет запоздалую подозрительностьбармен.

– Никто. Подруга Фрэнки. Или подруга Франсуа, как вамбудет угодно. Красотка, как вы изволили выразиться.

– Нуда…

– Что скажете?

– Только то, что уже сказал. Парень, которого высчитаете своим другом… хотя я вовсе не уверен, что мы говорим об одном и том жечеловеке… остановимся на том, что некий тип по имени Франсуа приходил смотретьна дельфинов. И рядом с ним я никого не видел.

– Может быть, он оставлял что-нибудь?

– Оставлял?

– Записку, послание…

Послание в бутылке Фрэнки оставил много позже, и не здесь, ав Марокко. Но есть вероятность, что в «Cannoe Rose» отыщется черновик. Вовсяком случае, мне бы страстно хотелось этого.

– Если он что-то и оставлял… то только на доске.

– Я могу на нее взглянуть?

– На доску? Конечно. Она для того и висит.

Под пристальным взглядом не-Шона я сползаю со стула инаправляюсь к стене с записками. То, что раньше выглядело как деревянный стенд,на поверку оказывается пробковой панелью – почти такой же, какую я обнаружила впотайной комнате. Панели отличаются рисунком и (что немаловажно) – информацией,которую несут. Ничего кровожадного в этой доске нет: моему взору предстаютвеселенькие разноцветные листки, сложенные вдвое, втрое и вчетверо и дажесвернутые в трубочку на манер древних манускриптов; есть несколько конвертов,есть вырванная из журнала страница с заметкой, обведенной красным. Засохшийцветок ириса (он хорошо просматривался от стойки) – не единственный. Вкомплекте с ним идут еще несколько цветков помельче: гиацинт и фиалка,насколько я могу судить по их общему абрису. Пластмассовая футбольная бутсаразмером с одноразовую зажигалку, медвежонок Тедди на магните, медвежонок Теддина присоске: они почти идентичны друг другу, с той лишь разницей, что магнитныйТедди держит в руках сердце.

Вообще – на доске полно сердец. Они выполнены с разнойстепенью мастерства и больше похожи на слова из песни, чем на иллюстрацию канатомическому атласу. Разбитые сердца. Сердца, пронзенные стрелой. Сердца,соединенные друг с другом; сердца, входящие друг в друга; сердца, истекающиечернильной кровью.

Сердце – самый популярный мотив в «Cannoe Rose».

Есть еще несколько мотивов, не таких востребованных:нехитрые шифры, состоящие из набора повторяющихся в произвольном порядке букв ицифр; оттиски губ, фаллические символы (их забавная и почти всегдаэкстравагантная стилизация не вызвала бы протеста и у пуритански настроенныхсельских священников), клочки с нотной записью, диски без конвертов, осколкивинила, густо исписанные банкноты неведомых мне стран.

Я нахожу то, что мне нужно, как раз между одной из банкнот иэксгибиционистским манифестом «Don't let me be lonely tonight»[45].В отличие от большинства записок, чье содержание скрыто от любопытных взглядов,этот – распахнут настежь, не оставляй меня одну этой ночью, ты никогда не делалэтого прежде, так что же изменилось? Я? да нет же, я осталась прежней, и моиглаза по-прежнему видят только тебя, и мои губы по-прежнему чувствуют вкустолько твоих губ… ты?., читать признание дальше – все равно что возвращаться ккогда-то наизусть затверженному тексту, нечто похожее переживала я сама, нечтопохожее переживает каждый или почти каждый, за исключением разве что Спасителямира Алекса Гринблата и двух дельфинов-афалин, самца и самки; в историях,которые случаются с людьми после любви, нет ничего принципиально нового. Чтоможно было купить на банкноту, пришпиленную к панели по соседству? Книгу «ИзАфрики», билет на поездку в фуникулере, футболку с изображением медвежонкаТедди, ночь любви? Ее номинал (50) ни о чем мне не говорит, банкнота слишкомцветиста, чтобы считать ее серьезной, она имеет хождение в стране, чья валютаникогда не была и не будет конвертируемой, да и само название страны заляпанокляксами, занавешено строчками, написанными вкривь и вкось: должно быть, ониповествуют о совместной покупке книги «Из Африки», о поездке в фуникулере, опотрясающей ночи любви, футболка с медвежонком Тедди оказалась безнадежноиспорченной томатным соком. Меня не должно это волновать.

И все же справиться с волнением я не могу. Виной тому – некупюра, похожая на персидский ковер, и не «Don't let me be lonely tonight», ато, что находится между ними.

Листок из блокнота.

Он не имеет адресата, как все прочие листки, никаких «Моемукотику Бэбэ», «Моей киске «Пулу», «Девушке, заказавшей виски в 22.15 восьмогоиюля», «Королю океана»; никаких «Прочти это, стерва!», никаких «Никогда нечитай этого, подлец!». Но тот, для кого предназначен блокнотный листок, навернякавыделил бы его из всех остальных.