— Да, бельгийский педофил, возле Брюсселя…

— Именно. Он был человеком Ишмаэля. Он поставлял человеческое мясо для ритуалов Ишмаэля. Но он, это очевидно, был педофилом. Все спутано. Это знак Ишмаэля — все спутывать и наносить удар.

— Сколько жертвоприношений детей вы обнаружили за эти годы?

— Много. Слишком много. — Монторси прикрыл глаза, глубоко затянулся сигаретным дымом. Они сидели молча и пили пиво. Монторси курил. Лопес постепенно забывал о брызгах крови в туалете ISPES. Его охватила туманная сонливость, лихорадочная усталость.

Заговорил Монторси. Он вернулся к своему предложению.

— Вот что я вам предлагаю: ведение расследований для Европейского агентства. Много денег. Много работы. Никаких идеалов. Не отвечайте мне сразу: ни что согласны, ни что отказываетесь. Подумайте над этим.

Он тяжело поднялся: его тело было огромно.

— Ах да, чуть не забыл: Штефан Вунцам, ваш гамбургский коллега, уже согласился. — Он вложил ему в руку визитную карточку: никакого имени, только номер телефона. — Если согласитесь, позвоните по этому номеру. Это наше прикрытие, вам ответят, что это офис. Скажите, что хотите поговорить с отделом маркетинга. Я жду две недели, Лопес. После чего предложение больше не имеет силы.

Лопес, оглушенный, остался сидеть с визитной карточкой в руке. Встряхнулся. Выдавил из себя:

— Я не соглашусь.

Монторси пожал ему руку и вышел — огромная удаляющаяся тень.

Те, которые в глубине своего сердца замечают этот Свет, тот, что выше, чем даже верховное существо, и узнают в нем высшего Себя, — те, два раза рожденные, блаженны. […]

Те, которые всегда отрешенны, — те блаженны.

Остальные принуждены к рабству существования.

Шамкара. «Восемь стихов о блаженных»

Мне кажется, что этот раунд присудил себе нижеподписавшийся.

Уильям Волманн. «Шлюхи для Глории»

Мергель блестел от лунного света между складками вспаханной земли. Заступ шел с трудом, как хромой, и блестел, будто лист серебра, среди бесконечных стеблей растений. Дорога в Вольтерре: повороты были плавными, неявными, они поднимались по хребту и спокойно летели вниз — до следующего холма. Скользкий асфальт потрескивал под колесами. Черная машина и белая машина ехали на одинаковой скорости, на большом расстоянии одна от другой. С высоты, от разрушенного деревенского дома, оранжевого от света южного солнца, видно было, как блестит черная машина, погружаясь в новые горизонты.

Давид Монторси почти закрыл глаза, чтобы почувствовать во всей его зрелой законченности охряный свет, который знаменовал собой конец дня. Он следил с вершины холма за по-прежнему равномерным продвижением темного автомобиля.

Информация стоила дорого. Очень. Ему пришлось потратить премию, недостаточно оказалось забрать то, что оставалось от оклада, начисленного человеку, неизвестному спецслужбам. Голос долетел из Ирландии во Франкфурт. Ему позвонил непосредственно один из агентов, расквартированных в Берлине. Итальянцев в Берлине, впрочем, была целая пригоршня. Новость о том, что десять лет спустя доктор Джандоменико Арле собирается совершить путешествие в Италию, он услышал на фонограмме. Монторси ждал этого долгие годы. Ему мало что удалось вырвать от звеньев сети Ишмаэля. Он узнал, что Арле работает в генетической лаборатории в Росслине, но что, однако, он не живет постоянно в Росслине, часто путешествует, часто ездит в Соединенные Штаты и часто — под вымышленным именем. Чем больше времени проходило, тем больше крепла ненависть, медленно, постоянно. Отвердевшая, как камень, жесткая и блестящая, как бордюр из мергеля, она была с ним и теперь, когда он поглощал дорогу и воздух среди луж света между холмами Кьянти, поднимаясь и опускаясь в заросли, к темным и влажным складкам земли, прежде чем снова подняться к солнцу, которое вызревало в отблесках среди виноградной листвы.

Он видел его. Видел его машину. Информация оказалась точной. Она стоила дорого. Эта информация стоила своих денег. Арле не было в Италии девять лет. С той ночи, когда Монторси пришлось склониться перед трупом Мауры. Он снова стал исследовать реликварий своей памяти. Буря образов. Повсюду — Маура. Он провел рукой по глазам. Он устал. Почувствовал раздражающий узел в горле. Сначала он думал, что это варикозное расширение вен. Болезненная гастроскопия ничего не обнаружила, совсем ничего. То была постоянная мысль о Мауре, которая сжимала ему горло. «Психосоматический синдром». Ему выписали транквилизаторы, которые как обычно не принесли никакого эффекта.

Он увидел, как черная машина свернула к Поджибонси. Прибавил газу.

Арле прибыл в Италию в сопровождении охраны из трех человек. Англичан. Монторси заплатил за возможность проверить паспорта — фальшивые. В гостинице он заплатил — не слишком много — за то, чтоб узнать номера их комнат. Из информации, полученной дорогой ценой: Арле поедет в Вольтерру. Сначала — этрусский музей. Затем пещеры, подземные захоронения. Он убьет его в этрусском музее. Он видел его мельком, в гостинице, на мгновение, бегло. Арле выходил с тремя людьми, охраной, которую обеспечил ему Ишмаэль.

Ишмаэль рос по часам. Их теперь было восемь, континентальных церквей. Более трех тысяч адептов, которые поставляли информацию. Невозможно подсчитать количество агентов разведки, работающих на Ишмаэля. Восемь церквей. После Италии — Франция. Последняя попытка укорениться — в Германии, а именно в Берлине. Согласно пророчеству Ишмаэля, незадолго до исполнения его времени окончится эта фальшивая молчаливая война, краткий вариант которой проходит в Берлине. Соединенные Штаты и Советский Союз отбросят свое оружие. Это скачок истории по направлению к царству Ишмаэля. Монторси размышлял.

Он научился понимать, что имел в виду доктор Арле, говоря во время их встречи туманные слова, за несколько часов до того, как угроза воплотилась. Маленькая Маура, невинная, и я, один навсегда… Пожирающая и простая сила вины была только внешней оболочкой боли, которая поглощала его. Вина и тяжелая тоска, тяжелая тоска.

Он прибавил газу, дорога шла в Колле Валь д'Эльса.

Темной машины больше не было видно. Он знал, что она едет в Вольтерру. Он должен ее опередить. Он должен войти в этрусский музей, прежде чем прибудет Арле.

Пейзаж изменился: кругом были поля цвета свернувшейся крови. Большие тыквы, огромные и выпуклые, будто слепленные из почвы и глины, перемещались, сталкиваясь друг с другом, как затылки титанов, похороненных в мертвой земле много тысяч лет назад. Сухая глина тяжело дышала. Холмы стали продолговатыми, одна долина переходила в другую, глина постепенно исчезала; огромные глаза перегноя и глинистые куски, устремленные в ярко-голубое небо. Скрытые оползни, плавные склоны, пережевывающие морщинистое слабоумие земли. Слабоумие предков, первородное. Он видел кости; возможно, это не были кости. Ни один дом не нарушал линии этой кривой геометрии, минеральный язык между небом и недрами. Синие тучи ступенями спускались к прогнутой вниз линии горизонта.