Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И все же я не могу вовсе не отблагодарить тебя, — сказала жрица. — Боги разгневаются на меня, если я поступлю столь недостойно.
— Право, я не знаю, что вам посоветовать, — растерянно ответил Шарц. — Кстати, вам известно, что у вас простуда?
— Здешний климат вреден для меня, — ответила жрица. — Ничего, благодаря тебе я здесь не задержусь. Завтра же я возвращаюсь домой. Что, если я вознагражу тебя поцелуем? Твоя верность переживет это тяжкое испытание?
«Много ты о себе понимаешь! — рассердился Шарц. — Да ты моей Полли и в подметки не годишься!»
— Однажды все женщины моего народа поцеловали меня, — усмехнулся Шарц. — Я как-то выжил. Думаю, что не умру от поцелуя.
Жрица быстро наклонилась к Шарцу и поцеловала его, будто клюнула. Ее одеяния взметнулись, как крылья хищной птицы. Короткое жаркое возбуждение плеснулось по телу, а потом неимоверная волна боли скрутила оное тело и с размаху бросила на пол.
«Яд, — подумал лекарь, глядя, как исчезает за дверью развевающееся черное одеяние. — Яд. Я даже знаю, какой… Она отравила меня своим поцелуем. Надо же… вот тебе и „не умру от поцелуя“!»
«А вот и нечего целоваться с кем попало!» — хихикнул шут.
«Брысь под свой колпак! — прикрикнул на него сэр рыцарь. — Тебе, помнится, не только поцелуя хотелось!»
«Но… как же она сама не травится?» — ошеломленно мыслил лекарь.
«Боюсь, что этот вопрос ты очень скоро задашь своему Богу, коротышка, — грустно усмехнулся лазутчик. — Потому как, похоже, что на сей раз мы действительно влипли».
«Нужно встать. Обязательно нужно встать. Я знаю этот яд. У меня есть противоядие. Здесь. Совсем рядом. Просто нужно подняться и…»
Но тело не слушалось. Кажется, оно перестало быть телом, целиком превратившись в сосуд боли.
Шарц успел еще подумать о Полли, о детях… Роджер… Джон… Кэт… Обнять и поцеловать их… Успел в мыслях своих вернуться в Олдвик… Герцог, герцогиня, Четыре Джона, старый доктор Грегори Спетт… он уже умер? Ну, так и я тоже… Полли, ты прости меня… я не хотел умирать… это я не нарочно… это случайно вышло… я не хотел целовать эту гадину, я всегда хотел целовать тебя… только тебя… тебя и детей… и никого больше. Так вышло, что последний поцелуй достался не тебе, но на самом-то деле Полли… Полли, я люблю тебя, слышишь? Кэт, Роджер, Джон… ваш папа дурак, но он любит вас… Шарц успел еще подумать о своих стипендиатах, о профессоре Брессаке, наставнике Хансе, короле Джеральде, сэре Роберте и утреннем солнце, освещающем горделивые башни Олдвика… а потом лошади герцога галопом понеслись по полю, превращаясь в звездное небо…
— Живой? — выдохнул мальчишечий голос.
— Успели, — негромко ответил… командир фаласских лазутчиков.
«Быть того не может! Сами травим, сами спасаем?!»
— Какого… дьявола? — тяжко выдохнул Шарц, открывая глаза.
— Вот-вот. Именно этот вопрос мне хотелось задать тебе, когда ты спасал меня, — ухмыльнулся фалассец. — Я счастлив, что могу вернуть обратно то глубокое переживание, которое выпало на мою долю по твоей милости.
— Ты же… собирался убить меня… каким-нибудь мучительным способом? — спросил Шарц, пытаясь приподняться и чувствуя, что даже шевельнуться сил нет.
— Собирался, — кивнул фалассец. — Я долго выдумывал этот способ.
— И?
— Можешь мне поверить, я выдумал его, — гордо сообщил фаласский лазутчик.
— Значит, ты вернул меня к жизни… лишь потому, что с твоей точки зрения… я умер недостаточно мучительно? — спросил Шарц. — Ты оживил меня… чтобы убить?
— Разумеется, — безжалостно подтвердил фалассец. — Способ, который придумал я, абсолютно уникален и невероятно мучителен.
— Ну? — Шарцу удалось приподняться и сесть. Может, ему удастся справиться с противником? Если заставить его поговорить еще немного… противоядие действует быстро. А как только к нему вернутся силы…
— Я решил предоставить тебе право умереть от старости, — нахально улыбаясь, поведал фалассец.
— От старости?
— Вот именно. Что может быть более мучительно, чем медленно надвигающаяся старость? Чувствовать себя дряхлым, никчемным, ни на что не годным старикашкой — есть ли более жуткая и омерзительная казнь? Я оставляю тебя в руках наиболее беспощадного из палачей — в руках твоей собственной жизни, — ухмыльнулся фалассец, вставая. — Ладно, прощай, желаю тебе долгой мучительной смерти!
— И тебе того же, — ответил Шарц. — Кто эта девушка? Она подчиняется тебе?
— Вся храмовая стража подчиняется единому жесту этой… девушки, — ответил фалассец. — Постарайся больше никогда не встречаться с ней, и, быть может, тебе повезет умирать так долго и мучительно, как бы мне того хотелось.
— Ты опять из-за меня что-то нарушил, — покачал головой Шарц.
— Из-за тебя я выжил, — возразил фалассец. — Если б я не утащил у тебя несколько пузырьков с противоядием…
«Так вот куда они делись!»
— А с тобой-то что случилось?
— Получил почетную отставку, — ответил фалассец.
— Она… и тебя, да? — догадался Шарц.
— У нее удивительно приятные губы, — ответил фалас-ский лазутчик. — Ты прости, друг, наши судьбы переплелись столь странным образом, что… думаю мы обязательно встретимся… где-нибудь, когда-нибудь… а теперь — прощай! Спешу.
— Куда спешишь-то? — выдохнул Шарц, не слишком надеясь на ответ.
Но получил его.
— Рассчитываю вернуть жрице ее поцелуй, — ответил фаласский лазутчик. — У нее и правда удивительно приятные губы… одного поцелуя недостаточно для… счастья? — выдохнул он каким-то невероятным тоном.
— Ты — псих, — констатировал Шарц.
— А то я не знаю? — ухмыльнулся фалассец.
Мальчишка ловко отодвинул ставень, и оба фаласских лазутчика выскользнули в ночь.
— Хотел бы я знать, где эти хваленые марлецийские секретные агенты? — выдохнул Шарц, делая попытку подняться. — Когда не надо — они, как мошкара, толкутся, зато когда в кои-то веки в них образовалась надобность… вот честное слово, я им за это в ихнем экземпляре книги чертей голозадых нарисую заместо иллюстраций!
* * *
В соседнем трактире играла музыка. Уверенный баритон певца легко вел сложную красивую мелодию. Марлецийская баллада сменилась зажигательной троаннской плясовой.
«Ого! Не иначе из самого Реймена музыканты пожаловали!» — подумал Шарц, слыша, с какой легкостью справляется с труднейшими пассажами певец и как лихо, едва касаясь бренного мира, вторит его голосу скрипка. А яркая, как весенняя капель, дробь барабана, а звонкая радостная лютня, а хрипловато-насмешливый бас…
Ледгундцы опаздывали. Шарц сидел в трактире под скромным названием «Марлецийские Сладости» уже десять лишних минут и съел ровно на два пирожных больше, чем собирался.