Бетани позвонила в дверь без двадцати семь — Эд уже лег спать. Эйлин пшикнула на волосы лаком, выключила свет в ванной и крикнула:

— Входи!

Бетани снова пришла нарядная — в бирюзовой блузке с белым пиджаком. Усевшись к ней в машину, Эйлин опустила зеркальце заднего вида, мазнула помадой по губам и несколько раз покрепче их сжала, чтобы помада легла ровнее. Бетани протянула ей бумажную салфетку — промокнуть губы.

Приятно было находиться среди сильных женщин, по большей части — пенсионерок, работающих неполный рабочий день. Может, Эйлин и упала духом — именно это состояние удобней всего для воздействия Рашели, — но уж о других участницах такого не скажешь. А если даже и нет, ей-то что? Эйлин не собиралась близко с ними знакомиться. В себе она была уверена — Рашель со своей харизмой не запудрит ей мозги. Эйлин просто нужно заполнить духовную пустоту. Вот уж никогда не могла бы представить, что будет сидеть с какими-то сектантками и спокойно выслушивать расценки на дальнейшие сеансы.

Интересно, что другие от этого получают? Вивамус внушал, что мир, где мы живем, не так уж много значит: это всего-навсего тень, а истинное наше существование происходит где-то в иных сферах. Эйлин в свои пятьдесят с хвостиком не собиралась менять мировоззрение; она приходила сюда, лишь бы хоть на час вырваться из дому.

В конце сеанса она без всякого смущения выписала чек. Бетани с улыбкой передала его Рашели. Эйлин понимала, что ее разводят как дурочку. Ну и ладно, пускай. Приятно, что кто-то о ней думает, а еще хорошо, что Вивамус почти не требует от нее участия в разговоре. Это лучше психоанализа. Она просто не могла выносить паузы в кабинете доктора Брилла, когда ее буквально вынуждали нарушить молчание и все, что она держала в себе, вырывалось наружу.

Скажи ей кто в день свадьбы, что много лет спустя, душистым майским вечером она поедет забирать своего мужа из полицейского участка, Эйлин только засмеялась бы:

— Вы не знаете Эда!

Но вот она получила вызов и сейчас втискивала свою машину меж двух полицейских автомобилей на тихой и безлюдной в сумерках парковке. Выключив мотор, еще немного посидела, раздумывая о том, что судьба, кажется, загнала ее в угол.

Войдя в участок, она сразу увидела Эда — он сидел рядом с полицейским, рубашка вылезла из брюк, волосы дыбом. Он не выглядел огорченным, просто терпеливо ждал, держась очень прямо и неожиданно величественно, словно статуя египетского фараона.

Эйлин представилась. Полицейский тоже назвался: сержант Гарджер.

— Я очень сожалею, — сказала Эйлин.

Эд при виде нее тихонько застонал, словно его застали с проституткой или за еще каким-нибудь чудовищно неприглядным делом.

— С вашим мужем пока посидит патрульный Черулло, — сказал сержант Гарджер. — А вы подойдите, пожалуйста, сюда. Нужно подписать кое-какие бумаги.

Эйлин не чаяла, как бы поскорее отделаться. Плохо, если они решат, что Эд совсем неуправляем. Пусть стыдят, позорят, лишь бы не забрали его.

— Ваш муж расхаживал по проезжей части напротив церкви, — негромко сообщил сержант Гарджер. — Останавливал автомобили, махал руками. Образовалась пробка до самой станции. Когда мы к нему подошли, стал буянить.

— Простите...

— Мы бы его арестовали за нарушение общественного порядка и сопротивление при аресте, если бы не увидели браслет. Насколько удалось выяснить, он искал дорогу домой. — Сержант закинул в рот мятную лепешечку, предложил Эйлин. — Я так понял, у него Альцгеймер?

— Да.

— Он же еще молодой.

— Пятьдесят четыре.

— И это не первый такой случай, верно?

Эйлин молча кивнула.

— Он у вас выходит в город?

— Нет-нет. Это исключение.

— Неприятности никому не нужны. Если ваш муж представляет угрозу для себя или для окружающих или же если вы не в состоянии создать для него безопасные условия...

— Я знаю закон. Я работаю медсестрой.

— И выпускаете его одного из дому?

— Обычно с ним находится сиделка, но недавно нам пришлось с ней расстаться. Я пока еще не нашла замену. На всякий случаю надеваю ему браслет. Сама я с ним сидеть не могу — у меня работа.

— Вы не думали поместить его в лечебницу?

— Пока возможно — нет.

— Может, родственники помогут?

— Нет, — сказала Эйлин.

— Совсем никого родных?

Эйлин подумала о Коннелле. Она надеялась, что в университете мальчик повзрослеет, а он даже отца поздравить на день рождения не может без напоминания.

— У нас есть сын, но он учится в университете, далеко отсюда. Летом у них любительский спектакль. Я не могу требовать, чтобы он приехал домой.

— Миссис Лири, знаете, что я думаю? Извините, конечно.

— Что?

— Можете потребовать, еще как.

Ночью в постели Эйлин вспоминала, как сержант Гарджер на нее смотрел. В последнее время она часто видела такое выражение лица у мужчин — посыльных, мастеров по ремонту, — когда те приходили к ним в дом и видели, в каком Эд состоянии. У Эйлин прибавилось несколько морщинок, а недавно, глядя в зеркало, показалось, что и щеки чуть-чуть обвисли, однако она все еще оставалась привлекательной и пробуждала в мужчинах, даже совсем необразованных, рыцарские чувства. Она завела привычку с порога объяснять, что с Эдом. Он так гордился своим нелегко доставшимся умением что-то в доме чинить — ему будет мучительно, если мастера своего дела, которых он всегда уважал, станут считать его обычным безруким неумехой.

Они смотрели на нее с жалостью — а иногда и не только с жалостью. На Эда старались вовсе не смотреть. Разговаривали при нем, понизив голос, и от этого становились похожи на заговорщиков.

Эйлин не могла не признаться самой себе, что откликнулась на внимание сержанта Гарджера. Правда, ответила строгим взглядом, и все-таки ее грызла совесть. Когда Эд провел рукой по ее плечу, Эйлин повернулась на другой бок и заснула.

В день первой общей репетиции Коннелл с Дженной договорились встретиться заранее у «Медичи». Коннелл с первого раза не решился войти, обошел вокруг квартала, потом наконец собрался с духом и вошел. Дженна сидела в дальнем углу.

— Извини, я опоздал...

На первом чтении пьесы Дженна в роли Пэка стала настоящим открытием — диковатая и страстная. Коннелл свои реплики читал буднично, без выражения, и неожиданно попал в тон роли — ему достался Дудка, починщик раздувальных мехов, которому по пьесе-внутри-пьесы поручают исполнять роль Фисбы. Сам Коннелл хотел думать, что прекрасно сыграл бы Оберона в паре с Дженной—Пэком, однако режиссер считал иначе. Оберон достался старшекурснику, от которого млела половина труппы, в том числе и Дженна. Когда режиссер объявил, что Фисба появится на сцене в розовом бальном платье, громче всех смеялся Оберон.