Он приказал лифляндским жолнерам арестовать ослушника.

– Почему не наказали Модержинского?! – в ответ на это раздались крики в гуще гусар и жолнеров.

Гусары из роты Модержинского отказались арестовывать своих же, гусар, товарищей. Это было уже неповиновение, начало развала войсковой дисциплины.

С таким Ходкевич раньше уже сталкивался. Но не в лифляндском войске. Этих же, лифляндцев, он считал своими, верными, послушными…

– И лифляндцы туда же! – высказал он это при встрече Гонсевскому. – Пан Александр, ты распустил здесь всех! – предъявил он ему обвинение. – Ни на стены, ни в полевую службу! Что это такое, чёрт возьми!

Он возмущался, хотя и знал, что тот, кто поступал в полевую службу, имел полное право не идти на стенную, на оборону крепости. В договоре были чётко прописаны все виды служб, жалованье за них и чем оно выдавалось. Сейчас же он положил гусарам-лифляндцам за месяц столько, сколько они не получали даже за четверть.

– По двадцать злотых в месяц! – объяснил он им своё распоряжение. – За стенную службу!

– А как пахоликам?

– Пахоликам по пятнадцать!

Но он ещё поставил одно условие тем, кто уходил в поле, чтобы взяли с собой на откорм всех лошадей. На всё это уходящие в поле, за стены, согласились сразу. Они, изнурённые голодом, старались скорее вырваться из города, за крепостные стены, из этого капкана… Они мечтали сдать Москву прибывшему войску, тому же Ходкевичу. И скорее убраться отсюда… Туда, где есть сено, овёс для лошадей, в избытке хлеб… В ещё не разорённые места… На Волгу, под Ростов…

– Да, мы окажем оттуда помощь! – заверили они Ходкевича. – Не только хлебом! Но и ударим по московитам, если будет надо!..

Ходкевич же не хотел оставаться в Москве. Быстро оценив положение войска, что находилось при Гонсевском, он понял слабость всего этого дела. Без королевича, нового государя и великого князя Владислава, удержать Москву будет невозможно.

Глава 25

Представление Шуйских на сейме в Варшаве

Сентябрь 1611 года. Деревушка Мокотово, неподалёку от Варшавы, маленькая и опрятная. Жители её считались людьми зажиточными. Здесь во все времена селились шляхтичи, настроенные верноподданнически к любому королю, какой бы из них ни стоял у власти. Двухэтажные дома, остеклённые окна, высокие крыши с тёмно-бордовой, а то и вовсе красной черепицей украшали эту крохотную деревушку, в остальном ничем не примечательную.

Преданных всегда ценили. Оценил его и Сигизмунд III. Бурбаху надбавили цену: король даровал ему пожизненно войтовство [99]в этой же деревушке Мокотово. Причина этого крылась в том, что в его доме в это время, в сентябре, поселили тихое семейство Шуйских и с ними их прислугу. Тут же, в этом доме, разместилась стража вместе с королевским приставом – паном Збигневом Бобровниковским.

Прошёл сентябрь месяц. В октябре в замок привезли пошитые для Шуйских одежды. Мерки с них, с братьев, Василия, Дмитрия и Ивана, уже давно снял королевский портной.

Верхнюю одежду Василию, царский кафтан и бармы, сшили из дорогой белой парчи. На нижнюю, рубашку и штаны, пошёл красный бархат. Князю Дмитрию выдали бархатный кафтан фиолетового цвета. А под ним, на нижних уборах, блестел, переливался красный шёлк. Младшему из Шуйских, князю Ивану, как и положено по старшинству, пошили кафтан из пурпурного бархата. Под него, как и у Дмитрия, надевалась рубашка из красного шёлка. Края одежды, как верхней, так и нижней, обвили изящными шнурами… А шапки-то!.. Без шапки – царь не царь!.. Царю – горлатная, из лисицы редкой черноты. А его братьям – поскромнее: собольим мехом оторочены опушки бархатных, по-русски красных шапок.

Всё приготовили к торжеству, для представления братьев на сейме.

Они, Шуйские, знали об этом и долгими вечерами, сидя в комнате у Василия, размышляли о превратностях судьбы.

Иван Шуйский, сидя на лавке у окна, мрачным взглядом скользнул по скудной обстановке в комнате, посмотрел на братьев.

– Ты погляди, Василий, вот на это! – обратился он к Василию. – Здесь лишь один позор, а нас одели знатно и богато!

– Нам скоро ко двору, – напомнил ему Василий то, с чем это было связано.

Иван подхватил его мысль:

– Да, да! И тебе всё пошили, как положено царю!

Василий задумчиво промолвил:

– В сенат на этой нам неделе…

Иван стал рассуждать дальше всё о том же, что озадачило его.

– Дмитрию кафтан весь фиолетовым пошили. А тебе, Василий, белый цвет…

– В нём предков тайна есть, – стал объяснять Василий. – И сила государства…

Иван встал с лавки, заходил быстро, обращаясь к Василию:

– А помнишь, как на Пасху, государь, обычно ты из рук своих дарил стрельцам по шапке, а жёнам их отрезы к сарафану!..

Василий рассеянно слушал его. Но было заметно, что его угнетало что-то и ему сейчас не до забавы.

– Иван, не надо, не дури, ведь ты не пьян!..

Дмитрий, заметив, что Иван, бегая по комнате, увлечённый разговором, вот-вот смахнёт свечку, пламя которой заметалось от его быстрых шагов, остановил его:

– Свечу собьёшь кафтаном на пол!..

Иван успокоился, подошёл к окну, уставился в темноту двора, о чём-то размышляя.

– Уже два месяца прошло, как Сигизмунд сюда нас отослал… До их столицы всего лишь две версты…

– Какой же ты, Иван, зануда! – рассердился Дмитрий. – Не зря тебя прозвали Пуговкой!..[100]

– Дмитрий и ты, Иван! – останавливая их перепалку, обратился к ним Василий, решив серьёзно поговорить с ними. – Какой ответ дадим мы королю? Откажем, пойдём ему мы поперёк, зажмём себе же глотку! Не можем похвалиться мы сынами. И наша кровь прервётся с нами на Руси… Но страшен мне такой конец земной! На мудрость вашу полагаюсь… На сейме речи горькие услышим мы! Нас станут унижать!..

Дмитрий перевёл взгляд на младшего брата: «Как считаешь ты?»

Иван по-детски обиженно поджал губы, как будто это он был в чём-то виноват.

– Ну что же, если это не обман… Тогда мы низость молча там снесём.

– О, как я хочу в Москву! – воскликнул Дмитрий, успокоенный его ответом. – Как сильно я по ней тоскую! И Катерина чахнет, тает прямо на глазах. Домой вернуться – думать не посмеет…

– Да, погибнуть может, – сочувствуя ему, сказал Василий. – Нельзя винить её в том, что кубок красного вина Михайло взял из рук её. Как будто жил бы он доныне. Слаб головою Скопин оказался, хотя разумным воеводой слыл. И умер-то из-за чего – не снёс крестин у свояка!

Дмитрий продолжил говорить о своей жене. В его голосе мелькнули ласковые нотки.

Иван, расхаживая по тесной комнатке, неосторожным движением всё же смахнул свечку. Подсвечник упал. И