В июле 1940 года предатель Ван Цзинвэй опубликовал «черный список», и снова начались убийства.

Одновременно с этим японцы закрыли все китайские игровые дома и курильни опиума, а вместо них открыли собственные. За одну неделю Цзян потеряла три своих заведения, которые располагались за пределами Французской концессии, но считала, что ей еще повезло, поскольку у нее сохранилось главное, «У Цзян», расположенное через дорогу от «Парижского дома» семьи Коломб. И все же она не могла долго сдерживать внутри себя ту ярость, которую испытывала в связи с поведением оккупантов. Много раз ей хотелось выплеснуть наболевшее сестре, но она неизменно сдерживала себя. Мать избрала ее, чтобы управлять благосостоянием семьи и войти в Договор Бивня, но уж больно тяжелые времена наступили сейчас. Май Бао за всю жизнь не пришлось пережить ничего подобного. А она была гораздо, гораздо более темпераментна, чем мать.

— Здесь вам не какая-нибудь вонючая японская забегаловка, где подают похлебку с лапшой, — гневно бросила она пьяному японскому офицеру.

Тот скорчил недовольную рожу и махнул своему толмачу, который услужливо перевел слова прекрасной мадам.

— А ты не гейша, — небрежно обронил офицер и рассмеялся собственным словам.

Прежде чем переводчик успел открыть рот, Цзян, которая узнала слово «гейша», выпалила:

— Никогда не поверю в то, что свинья вроде тебя когда-нибудь имела дело с настоящей гейшей! — Она перевела взгляд на переводчика и добавила: — Ты ведь толмач? Так переведи!

Переводчик повиновался.

Японский офицер внезапно покраснел, а потом прокричал нечто невразумительное. Переводчик ответил быстрым и глубоким поклоном. Было понятно, что он извиняется. Но Цзян этого было мало.

— Скажи своему начальнику, что он находится на территории Французской концессии. Здесь у него нет никакой власти. Тут он должен платить за услуги, которые я либо предоставлю, либо не предоставлю ему — по моему собственному разумению. Повторяю, это уважаемое заведение «У Цзян», а не дешевая токийская обжираловка.

Японец ушел в гробовом молчании, а Цзян удалилась в личные апартаменты, злясь на саму себя. Она вспылила, не сумела сохранить контроль над собой, что недопустимо во время войны и тем более когда твоя сторона проигрывает. К тому же у нее имелись обязательства по отношению к Договору Бивня.

Через несколько месяцев Иностранный сеттльмент потрясло известие об отъезде всех английских и американских военных. Их отправляли на фронт. В июле 1940 года, на следующий день после капитуляции Франции, Французская концессия перешла под контроль правительства Виши[25]. Еще через день американцы эвакуировали на родину всех женщин и сотрудников торговых фирм за исключением руководящих. Большая часть иностранных компаний перевела головные конторы в Гонконг.

Многие британские семьи игнорировали уговоры своего правительства вернуться домой и оставались в Шанхае, не желая расставаться с сибаритским образом жизни на Востоке. В Городе-у-Излучины-Реки, окруженные десятками слуг, они словно сыр в масле катались, а вот в Англии такое мог позволить себе далеко не каждый.

«Все они очень скоро пожалеют, что не уехали», — думал Конфуцианец, поглаживая кончиками пальцев древнюю рукопись, лежавшую перед ним на столе. Он знал историю Договора Бивня лучше, чем кто-либо другой. Когда открылся второй портал, Конфуцианец ни на секунду не усомнился в том, что Человек с Книгой это именно он сам. Точнее, с книгами. Он являлся обладателем редчайшего собрания из двадцати самых ценных конфуцианских текстов, известных под общим названием «Аналекты». Из поколения в поколение Конфуцианцы, входящие в Договор Бивня, бережно хранили его и из рук в руки передавали своим преемникам. Но сейчас перед ним лежал другой, еще более редкий манускрипт, существовавший в единственном экземпляре и внушавший Конфуцианцу уверенность в том, что он и есть Человек с Книгой. В этой книге оставлял записи каждый Конфуцианец на протяжении веков. В ней содержались детальные описания каждого Резчика, каждой Цзян и каждого Телохранителя, когда-либо принесших клятву верности заветам Первого императора. Конфуцианцы оставляли здесь также свои размышления, впечатления и даже глубокие сомнения относительно всей этой затеи с Бивнем. К примеру, Конфуцианец со Священной горы был уверен в том, что Первый император начисто выжил из ума.

«Только безумец, — писал он, — мог казнить тысячи конфуцианских ученых и сжечь все их книги».

Конфуцианец вновь перечитал самую первую запись в книге, в которой превалировали сомнения относительно Бивня и задач, поставленных перед Троими Избранными. Заканчивалась она вопросом: «Но почему Первый император никогда не причинил вреда мне и не приказал сжечь мои книги?»

«Потому что ему было все равно, — подумал Конфуцианец, листая книгу. — Мы невидимое течение, движущееся под фундаментом государства, к нам нужно относиться с уважением, так как в противном случае рухнет все здание».

Конфуцианец пролистал книгу до того места, где начинались чистые страницы, и, затаив дыхание, опустил кисточку в углубление с чернилами на камне для письма. Он будет и дальше поддерживать Договор Бивня, как и все его предшественники, но только при условии, что Договор снова сделает конфуцианцев нужными Китаю. Нет, даст конфуцианцам власть над Китаем!

Он подождал, пока с кисточки упадет капля чернил, а затем записал в книгу свои мысли относительно фигурок, открывшихся во втором портале Бивня, констатировав, что Человеком с Книгой определенно является именно он, отметив также важное значение, которое имеют сестры Сун.

Конфуцианец направил все свои усилия на то, чтобы получить максимум информации об этих трех женщинах. Он получал донесения из десятков различных источников. Все донесения относительно старшей сестры, мадам Чан Кайши, в один голос утверждали, что она одержима приобретательством и жаждет заполучить любой мало-мальски ценный предмет, который попадается ей на глаза. Эти свидетельства целиком и полностью подтверждали правильность полученного ею прозвища: Та, Которая Любит Деньги.

Сведения относительно младшей сестры, вдовы доктора Сунь Ятсена, свидетельствовали о ее бескорыстной добродетели. У Той, Которая Любит Китай, слово, безусловно, не расходилось с делом.

А вот расследование всего, что связано со средней сестрой, любовницей Мао Цзэдуна, выявило множество любопытных зацепок и тайных ниточек, ведущих к разгадке этой темной души. Один из осведомителей Конфуцианца писал, что его товарищ стал фаворитом Той, Которая Любит Власть. Эта дочь Суна буквально затащила его к себе в постель. Молодой человек пытался сопротивляться, но она настояла на своем, а на следующий день переспала с его братом, еще более красивым юношей. Еще трое других конфуцианцев подтверждали, что средняя дочь Суна унаследовала от матери, Инь Бао, ее ненасытные сексуальные аппетиты. И было еще одно странное донесение. Его автор утверждал, что собственными глазами видел, как посреди ночи эта женщина выскользнула из дома, забралась в лодку и направила ее в сторону Пудуна, где обосновались бандиты, пираты и беспринципные лекари, промышляющие абортами.