себя и чувства собственного достоинства на глубинном уровне опирается на чёткую принадлежность к социальному, национальному, профессиональному, языковому, политическому и религиозному.

И отрекаясь от адекватного восприятия страны, из которой приехали, отказываясь от роли носителей её культуры, эмигранты не становятся «американцами», а только теряют ощущение себя как целостной личности. И отрицать это, как отрицать закон всемирного тяготения.

Машина свернула на 5-ю Авеню, где компактно расположилась куча ньюйоркских музеев, включая самые известные – Метрополитен, Музей современного искусства, Музей Соломона Гуггенхайма, Neue Gallery, Музей Нью-Йорка и т. д. Мы не посетили ни одного из них – на это ушёл бы целый день, тем более что содержимое музеев гастролирует по планете.

Игорь упрекнул нас в равнодушии к тому, чем гордится Нью-Йорк, но на вопрос, когда он сам был в музее, смутившись, ответил, как у Жванецкого: «Если ваша жена последний раз была в театре… Никогда…» И добавил, что принцип жизни в Америке – забота о завтрашнем дне, возведённая в религию. Если в СССР он ходил по театрам и музеям, то здесь это развлечение для школьников, богатых и туристов.

А он ходит с семьей на масскультурные мыльные пузыри, которые успевают надуть и продать до того, как они лопаются. Ведь если не смотришь то, что смотрят все, не поймёшь, о чём люди шутят. В СССР он плевал на такое, но в США свои правила.

Заговорили о том, что если наше население благодаря русскому языку и русской литературе хоть как-то изучаемой в школе и поглощаемой в экранизациях, ведёт себя как единая культурная общность, то американское, говорящее внутри сообществ на разных языках, вынуждено вести себя как единая масскультурная общность.

И о том, что если россияне активно нанизаны на политические новости, то американцев политика интересует меньше, чем количество пластических операций Мадонны и стоимость трусов Майкла Джексона на аукционе. Политикой интересуются 15 % населения – в 4, 3 раза меньше, чем в России.

У нас при всём совковом «от меня ничего не зависит» политика воспринимается как своя собственная со всей её коррупцией и беспределом, а в США для большей части населения это политика богатых белых, в которой коррупция легализована и называется «лоббизмом». И если наша точка сборки политизированность, то точка сборки американского населения – масскультуризированность.

Александр Генис писал про это: «С первых дней в Америке меня преследует навязчивый образ мира, лишённого объема… Нарисованная, мультипликационная жизнь, которая вся исчерпывается поверхностью…»

Игорь согласился, но раздражённо заметил, что его задача не исправлять чужую страну, а укреплять в ней позиции собственной семьи, поскольку возвращение – это проигрыш, а он – победитель. И я, конечно, не стала акцентировать внимание на обороте «чужую страну» и том, что «победитель» возит через 20 лет эмиграции картонные ящики с товаром, имея диплом МГУ, и иных перспектив у него нет и не будет.

Я тактично перевела тему на Хэллоуин, превратившийся из праздника урожая и почитания мёртвых в «пир мертвецов», навещающих живых в ночь с 31 октября на 1 ноября. И Игорь начал менее раздражённо рассказывать, что, отпугивая души врагов, американцы украшают к празднику дома яркими осенними листьями и «светильниками Джека».

Светильник пришёл из ирландской легенды о пьянице и картёжнике Джеке, обманувшем дьявола, не отдав ему душу, и не попав в Судный день в рай. С тех пор он бродит по земле, таская тыквенную голову с тлеющим угольком внутри. И потому на Хэллоуин вырезают из тыкв страшные маски и зажигают в них свечки, а ещё маскируются, чтобы быть не узнанными душами врагов и избежать мести.

Я спросила, в чём кайф самопрезентации в образе разложившегося трупака? Что движет покупателем челюсти с клыками, накладных окровавленных рук и ног, имитирующих скелет тапок и перчаток, париков с рогами, хвостов, перчаток с когтями, наклеек на тело, имитирующих открытый перелом, кровящий порез или гниение?

На карнавале логично выглядеть сильнее, красивее, могущественнее и свободнее, чем в обыденной жизни. А Хэллоуин словно ворожит, приманивает, притягивает ужасы и трагедии. Игорь ответил, что в Америке об этом не задумываются, а Хэллоуин – мощнейшая бизнес-индустрия – костюмы и аксессуары начинают продаваться аж в августе.

И мы оба ещё не знали, что скоро в список этих костюмов войдёт снаряжение для защиты от лихорадки Эболы и костюм убийцы льва Сесила, состоящий из «окровавленных» халата, перчаток и отрубленной львиной головы, а спрос на него будет огромным. Я спросила, какие костюмы надевает на Хэллоуин сам Игорь? Он обиженно ответил, что не относит себя к идиотам.

Колонистский фольклор пропитал американское коллективное бессознательное мёртвыми преследователями, которых убийцы всю жизнь чувствуют за спиной и чьи очертания видят в любой тёмной комнате. И Хэллоуин предложил поиграть с этими страхами раз в году, облегчая муки на остальные 364 дня.

Американцы не случайно отобрали из всего, что притащили понаехавшие в своих головах, и разукрасили для самого яркого праздника именно «пир мертвецов». Хотя в языческом первоисточнике – у древних кельтов Ирландии и Шотландии – речь шла о поминовение ушедших и сезонном сельскохозяйственном ритуале перед длинным постом.

Праздник состоял из шествия, возглавляемого шутами. Овощи и фрукты, украшенные цветами и колосьями, везли на телегах и волокли в корзинах, раздавая беднякам. Шествие двигалось к центральной площади, где происходило главное представление, а ряженые в тряпочных масках хулиганили и выпрашивали угощение как наши колядующие.

Древние кельты хвастали нынешним урожаем, уговаривая землю на завтрашнее плодородие; трупных оргий в первоисточнике не наблюдалось, а некрофильский «светильник Джека» примазался к празднику позже. И в логике площадной культуры нынешний сценарий выглядит как хвастовство количеством мертвецов и ворожбой, чтобы и дальше «таскать не перетаскать»…

Наши карнавальные традиции шли от святочных, масленичных гуляний, состояли из попрошайничанья ряженых, поминания предков и молодёжных игрищ. Светский оттенок Венецианского карнавала появился при Петре Первом и расцвёл при Екатерине Второй. Большевики сперва запретили карнавалы, объявив их мелкобуржуазными, но вскоре возродили в форме карнавальных демонстраций.

После 1991 года маскарадные традиции и вовсе пошли вразнос, но никому не пришло в голову ставить на коммерческий поток безобидную языческую нежить, просочившуюся сквозь диктатуру православия. Герои наших сказок запросто договаривались с самыми опасными видами российской «сверхъестественности», а сказки никогда не были некрофильскими оргиями.

Мёртвые царевны и добрые молодцы непременно оживали, Баба-яга, хоть и общалась с потусторонним миром, хоть и обитала в домовине, всё равно была живее всех живых. И даже Кощеева смерть пряталась «на конце иглы, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц