обставляли квартиры сгоревшими телевизорами и кожаными диванами с прожжённой в середине дырой, садились на эту дыру, брали в руки стакан с виски и улыбались в фотоаппарат, чтобы послать на родину эту «полную чашу».

Пишут, что Бруклин становится районом хипстеров – почти четверть жителей находятся за чертой бедности и получают продуктовые карточки. Когда-то власти сознательно оборудовали кварталы для хипстеров, появившихся в сороковые прошлого века. Но яркий квартал молодых одиночек с годами превратился в поселение одиноких заброшенных стариков.

Они презирают общество потребления, носят винтажную или секонд-хендовскую одежду, едят органические продукты и поддерживают малый бизнес, игнорируя крупные компании. Но они бездетны, а значит, у кварталов нет ни экономической перспективы, ни будущего.

По большим улицам Бруклина тянулись километры мелких магазинчиков, мастерских, кабинетиков и кафешек, застёгивавшихся на ночь железными занавесами от вандалов. А потом мы выехали на улицу, набитую похоронными домами разных конфессий. Игорь рассказал, что в Нью-Йорке принято разделение загробных властей – похоронные дома не могут владеть кладбищами, а кладбища не должны принадлежать похоронным домам.

Местечко на приглянувшемся кладбище принято бронировать по телефону и оплачивать ежеквартально – с точки зрения американского рационализма, чем быстрее умрёшь, тем выгодней вложение. У каждого кладбища свои правила установки памятников, и памятник лучше согласовать при жизни. Бедным похоронное «обслуживание» датируется из госбюджета, как у нас; а богатых, как и у нас, разводят по полной программе.

Например, модно заказывать катафалк запряжённый лошадьми. А ещё хорошим тоном на VIP-похоронах считается замена крови в сосудах покойника антисептиками и цинковый гроб, помещённый в мешок из специальной пленки. Доверчивой публике объясняют, что это предохраняет грунтовые воды от заражения, и если прикинуть, сколько ГМО-продуктов американец съедает за жизнь, останки его действительно опасны.

Модная услуга – «виртуальные похороны». Компания Schoedinger Funeral and Cremation Service проводит похоронные и кремационные церемонии с помощью Интернета, а в финале объявляет семье усопшего информацию обо всех, кто принимал виртуальное участие.

Впрочем, не все похоронные технологии в Нью-Йорке инновационны. Недалеко от Бронкса есть остров Харт, куда дважды в неделю паром доставляет грузовики, наполненные невостребованными телами. Начиная с Гражданской войны, здесь похоронено больше миллиона бездомных, бедных и умерших в госпиталях.

The New York Times даже провёл расследование о том, как здесь оказалась могила Леолы Льюис, работавшей экономкой в одной семье в течение 50 лет. Назначенный городом опекун отказался забирать тело Леолы Льюис из морга и потихоньку продал её дом.

Мать актера Роберта Дрисколла – прототипа Питера Пэна в анимационном фильме, обладателя «молодёжного „Оскара“» и звёзды на голливудской Аллее славы – нашла здесь могилу сына. Когда популярность Дрисколла пошла на спад, он стал наркоманом и умер в заброшенном доме Ист Виллиджа. Никто не потрудился сообщить об этом родственникам, и расследование матери Дрисколла стало скандалом, после которого выяснилось, что на острове Харт не ведется никакой документации.

Он приписан к управлению Исправительного департамента, и на похоронные работы рекрутируют зеков. Но по большому счету разницы между престижным островным кладбищем Сан-Микеле в Венеции, где покоится Бродский, и бомжовым кладбищем на острове Харт нет. Ведь кладбища делаются не для мёртвых, а для живых.

Недавно The Washington Post писала о расследовании погребений на Военной базе ВВС США в Довере – кремируя останки погибших, пепел в течение пяти лет выбрасывали на свалку, ничего не сообщая родственникам. Генерал-лейтенант Даррелл Джонс даже сравнил процедуру кремации военных с утилизацией медицинских отходов.

В соответствии с документом ВВС, поступившим в распоряжение газеты, речь шла о полигоне графства Кинг-Джордж. А компанию Waste Management Inc., владеющую свалкой, куда выбрасывали пепел, не проинформировали о его «происхождении».

Обсуждая это, пресса подняла вопрос об уважении к армии, и, конечно, вспомнила, как Буш-младший отдал военным честь, держа в руках шотландского терьера; а Обама, прилетев на заседание Генеральной Ассамблеи, приветствовал морских пехотинцев, выйдя из самолёта со стаканом кофе в руках.

За вереницей похоронных домов потянулась вереница кафешек или ресторанчиков. В Нью-Йорке слово «ресторан» может подразумевать жуткую рыгаловку, а слово «кафе» может означать чистенькое заведение с нормальным обслуживанием и не опасной для жизни едой.

Судя по надписям, общепит вокруг нас был индийским, японским, китайским, пакистанским… Мы с мужем повернули головы в сторону индийского, но Игорь припарковал машину возле узбекского заведения. Узбеков в Америке уйма, они едут по туристической визе и, как в России, остаются всеми правдами и неправдами. Первой сформировалась бухарско-еврейская диаспора, изумлявшая местных, привыкших к невкусной еде, искусством ошпозов – создателей плова.

«Новые узбеки» хлынули в Бруклин в девяностые. Закалившись в постсоветских ужасах Средней Азии, они не стали учить язык и годами ходить на интервью как «русские», а начали торговать сосисками, крутить гайки, мыть, строить и ухаживать за стариками.

Именно из них по примеру брайтонской «Маленькой Одессы» в Квинсе сложилась «Маленькая Бухара», пестрящая русскоязычными вывесками «Шашлычная», «Манты», «Чайхана». В отличие от россиян, они не поливают родину грязью, а регулярно ездят домой, гордятся успехами страны и организовали Узбекско-Американскую ассоциацию, чтобы каждое первое воскресенье сентября праздновать День независимости Узбекистана.

Мы зашли в некрасивую душную забегаловку, позиционирующую себя как ресторан. Ковры и кувшины намекали на узбекскость, а вульгарный «евроремонт» – на солидность. Время было обеденное, и Игорь нашёл свободный столик на веранде. Вокруг сидели молодые красивые, специфично одетые азиаты и кавказцы.

Обилие кожаных курток и пиджаков, невзирая на жару, подмигивало девяностыми. Но пластика у них была уже сегодняшняя – ни зажима, ни быковатости, а одетыми со вкусом девушки выглядели ухоженными. В отличие от разлитого в брайтонском воздухе доживания и отстранённо-механического марширования на Бродвее, здешняя энергетика казалась позитивной.

Да и разговаривали они более эмоционально, чем в общепитах Манхэттена, и менее вульгарно, чем на Брайтоне, но на таком экзотическом языке, в котором я с трудом вычленяла русские и английские слова.

– На каком языке они говорят? – спросила я.

– На «бруклише», – улыбнулся Игорь.

К столику подошёл молодой человек славянской внешности, подал меню и принял заказ. Потом принёс приборы, салфетки и чайник с пиалками. В этот момент обсуждали моё впечатление о неопрятности и неухоженности Нью-Йорка, обижающее Игоря. Ведь он убил 20 лет жизни на цепляние за этот город, и считал, что спас семью, поселенную в съёмной пластмассовой конуре.

Я не озвучила, что при всей любви к узбекской кухне обошла бы подобное заведение за версту только за внешний вид, но глаза мои упёрлись в принесённый чайник с отбитым носиком и треснутой крышкой. Игорь поймал направление взгляда и рявкнул на молодого человека:

– Официант! Иди сюда! Быстро поменяй