– Заткнись! Я тебя убью!!! – закричал Петер и довольно больно схватил меня двумя руками за шею.

– Брысь!!! – закричала я.

Он разжал руки, а я обернулась к Фишеру и сказала:

– Ну вот. Еще одно доказательство. Вспыльчивый мужчина. Способен на убийство женщины.

– Не забудьте револьвер, – сказал Фишер. – И, главное, не забудьте протереть ствол ваткой изнутри.

– Прямо сейчас? – спросила я.

– Да, лучше прямо сейчас.

У меня в сумочке, я вспомнила, лежала завернутая в газету старая прокладка, которую я хотела выбросить, но забыла. Я отщипнула от нее более или менее чистый кусочек хлопчатой ваты, вытащила из головы шпильку, намотала на нее вату и таким манером прочистила ствол изнутри. Потом шпилькой вытолкнула два стреляных патрона. Они совсем маленькие были, как детские наперстки из набора «Маленькая хозяюшка». Отнесла все это в уборную и спустила в унитаз.

– Мы вас не сможем подождать, покуда вы будете беседовать со своей мамой, – сказал Фишер, – но до уголка довезем.

– Пустое, – сказала я. – Тут, наверное, сто шагов, не более.

Мы распрощались.

Фишер сел за руль автомобиля. На этот раз он на машине приехал, ну и дела. Но тем более приятно, что я с ними не поеду. Ненавижу автомобили! Я даже отошла на десяток шагов в сторону, чтоб не нюхать бензин, пока они заводятся и трогаются с места. Они выехали из проулка и скрылись за поворотом. Я подождала еще полминуты, потом зевнула – наверное, все-таки не выспалась – и двинулась к высокому, украшенному лепниной дому, который выглядывал из-за деревьев совсем рядом.

Пройти к этому дому, как я увидела, можно было двумя способами: либо по улице, по которой только что уехал автомобиль с Фишером и Петером, но тогда пришлось бы сделать небольшой крюк – или прямо, через сад, вернее, через парк, ну, в общем, через небольшую, очень ухоженную рощицу по узкой, но мощеной тропинке.

Солнце уже стояло высоко и просвечивало сквозь листья. Солнечные пятнышки плясали на тропинке, на траве и на моих ботиночках, потому что дул совсем легкий ветерок. Теплый, но вместе с тем свежий, потому что с реки. Свистела какая-то птичка. У меня было чудесное настроение. Но я не успела даже в очередной раз удивиться тому, какая я бессердечная негодяйка, как вдруг откуда-то сбоку раздался уже не птичий, а человеческий присвист.

Я повернула голову. Там была небольшая лужайка, посреди которой стоял легкий деревянный столик, а рядом были разбросаны соломенные кресла. В одном из них сидела моя мама – графиня фон Мерзебург. Перед ней на табуретке стоял этюдник, и она писала акварелью портрет этого итальянского князя, который дремал в соломенном кресле напротив. Она помахала мне рукой.

– Какая идиллия! – сказала я. – Доброе утро, графиня! То есть, здравствуй, мама! И вы тоже здравствуйте, князь! – добавила я. – В смысле, привет, братец!

– Он спит, – сказала мама вместо ответа. – Он плохо спал всю ночь, а теперь вот заснул. Не буди его.

– Ты что, со мной так и не поздороваешься? – спросила я.

Князь Габриэль меж тем встряхнулся и сказал:

– Здравствуй, сестричка! – как будто мы вчера вечером расстались. – Как делишки? Рад видеть! Что слыхать?

– Ничего особенного, – сказала я, подойдя к нему и обняв его за плечи.

Он приподнялся. Я усадила его обратно. Мы поцеловали друг друга в щеки.

– Все хорошо, – сказала я. – А у тебя?

– И у меня, – сказал он.

– Здравствуй, мама! – я снова обернулась к ней.

– Боже, какая ты зануда, – вздохнула она, – и какая упрямая. Вот что тебе с того: скажу я тебе сейчас «Здравствуй, моя любимая доченька!» или просто кивну?

– Ordnung muss sein, – сказала я.

Мама засмеялась.

– А хочешь, я напишу твой портрет? – спросила она. – Бери кресло, садись рядом с Габриэлем. Я только-только начала.

– В другой раз, – сказала я. – Хотя, конечно, спасибо.

– Как ты здесь оказалась? – спросила мама. – Ты специально ко мне приехала?

– Нет, – сказала я. – Просто так. Проходила мимо, решила зайти. А ты почему никогда ко мне не зайдешь?

Мама засмеялась, потом равнодушно пожала плечами, потом вдруг помрачнела, потом улыбнулась снова. Я внимательно смотрела, как меняется выражение ее лица. Мне казалось, что она делает это нарочно. Я вспомнила фотографии, где она была в китайском гриме и с китайской прической.

– Меня никто не приглашал, – сказала мама.

– Но ты меня тоже не приглашала, а я пришла.

– Это другое, – сказала мама.

– Ну прямо уж. Дочь к матери, мать к дочери – какая разница? Папа, скажу по секрету, был бы в восторге. Да и какие тут секреты, ты сама знаешь. Он так тебя любит.

– Как это он меня любит? – пожала плечами мама и опять усмехнулась.

Я решила, что хватит паясничать, и сказала со всей серьезностью, на которую только была способна в это утро:

– Очень любит. Просто обожает. Больше жизни.

Князь Габриэль тем временем окончательно проснулся или сделал вид, что проснулся. Во всяком случае помотал головой, протер глаза, смешно пофыркал и сказал, зевая и тайком потягиваясь, вытянув руки вдоль тела, сжимая и разжимая кулаки:

– Графиня, я, с вашего позволения, пойду наверх. Посплю там. Прощай, сестричка, – это он уже мне сказал.

– Боже, милый мой, – сказала мама, – мы тебя разбудили. Прости меня. Мне так хотелось, чтобы ты подремал на воздухе после такой ужасной ночи. А здесь сухо и тепло.

– Тогда лучше, может быть, я пойду? – спросила я.

– Что ты, что ты, – сказал Габриэль. Встал, потрепал меня по плечу и двинулся к дому.

– Минутку, – сказала мама. – Далли, подожди меня минутку.

И пошла за ним.

Что, он не мог сам дойти до дома? Ага, наверное, она почему-то хотела проследить и убедиться. А может быть, она даже запирала его в квартире. Если поверить всему, что рассказывал Фишер, наверное, так оно и есть. Господи, зачем я связалась с этими людьми? Зачем только подобрала этот проклятый кошелек? Но теперь уже всё.

– Ты что, запираешь его в квартире? – спросила я маму, когда она вернулась и снова уселась в соломенное кресло.

– Да, конечно, – ответила она безо всякого смущения. – А как же иначе?

Я не поняла, что она имеет в виду, но не стала задавать лишних вопросов.

– Вот оно как, значит, – сказала я. – Ладно. Так о чем мы с тобой? Ах, да. Папа был бы счастлив, если бы ты к нам вот так вот неожиданно, как я к тебе, пришла бы. Будь уверена, тебя никто бы не заставил сидеть на скамейке перед входом.