«Страшно подумать…» – говорила я сама себе уже утром, потягиваясь в постели. В комнате все равно было темно. Занавески были непроницаемо плотные. Наверное, Фишер специально такие устроил, чтобы графиня фон Мерзебург, живущая напротив, не заметила света в окне. Господи, какая чепуха – все эти игры тайной полиции. И при чем тут я? Мне гораздо интереснее было другое. «Страшно подумать, – шептала я, – какая я ледяная и бездушная. Почему меня совершенно не гложет совесть или хотя бы страх из-за того, что случилось прошлой ночью?» Наверное, всего каких-нибудь восемь или девять часов назад. Кстати, который час?

Я встала с постели.

Ночной рубашки у меня не было, и поэтому я спала как была, в бюстгальтере и панталонах. Я высунула голову в дверь, в коридоре было тоже темно, но из соседней комнаты (из той, которая была обставлена в канцелярском духе, я же говорила) шел свет. Я позвала Фишера. Никто не откликался. Я обошла всю квартиру. Там было всего три комнаты: вот эта канцелярская гостиная, в которой мы сидели с Фишером, комната с кроватью, где я спала (язык не поворачивается назвать ее спальней), и еще одна комната, обставленная совсем уже по-дурацки: широкая, ничем не застеленная кровать с пружинным матрасом, четыре стула, маленький стол, похожий на карточный, и несколько деревянных ящиков у стены. Еще там была кухня с газовой плитой и, слава богу, ванная комната с горячей водой, чем я не преминула воспользоваться. Фишера не было. Я не знаю, когда он ушел. А времени было без пятнадцать десять – часы висели на стене в гостиной.

«Да, – то ли думала, то ли сама себе говорила я, вернувшись после ванны в комнату и снова забравшись под одеяло, – почему мне ни капельки не совестно и ничуточки не страшно?».

Разве я не человек? Вроде, да. Но ведь любой человек испытывает ужас от содеянного убийства и вместе с тем страх от того, что его может арестовать полиция. Но, с другой стороны, вон те пираты, которые снились мне сегодня всю ночь, они ведь не испытывали ни стыда, ни страха. Разве я на них похожа? Это грубые мужики, беглые каторжники, полуграмотные убийцы. Но вот я тоже убийца. Правда, совсем не полуграмотная. А даже наоборот. Со знанием иностранных языков и древних авторов. Любительница живописи и оперы. Хотя нет, оперу я на самом деле не очень люблю. Поэтому скажем так: посетительница оперы. Опять мысли идут в другую сторону. Надо их поймать за хвост. Я убила Анну. Мне не страшно и не стыдно. Почему?

Петер сказал, что Бог не бывает виноват. Интересно, бывает ли стыдно Богу? Среди истребленных вавилонским младенцев тоже, небось, были невинные жертвы. Допустим, Бог решил истребить вавилонян всех подчистую. Ну, или их младенцев. Чтоб семя их больше не гуляло по земле. Но вдруг там кто-то был в гостях? Какая-то мама с детьми из соседнего города приехали в гости к своей вавилонской подружке. А тут тра-ба-бах! Вряд ли Бог проверял у вавилонян паспорта, а у их детей метрические свидетельства. Да в те времена и не было паспортов. Было ли ему стыдно? Не думаю. Во всяком случае, в Библии об этом нет ни слова.

Но если Богу не стыдно из-за какого-то случайно попавшего в переплет младенца, то почему генералу должно быть стыдно за мирных жителей, которые погибли во время артиллерийской бомбардировки? И почему мне должно быть стыдно, что я пристрелила эту сучку?

Ах, да!

Бог разит с неба. Генерал – за пять или десять верст (или какая там дальнобойность у нынешних пушек?). А я стреляла в нее почти в упор. Видела ее красивую голую грудь и бритые подмышки. Ну а какая разница? Не надо сравнивать Бога с генералом. Бог с небес видит всё в наималейших подробностях. На то он и Бог, всеведущий и всевидящий. Генералу видно хуже. Но и генерал, случается, бьет из пушек с близкого расстояния. Иной раз прямой наводкой, как один русский генерал по толпе мятежников в Петербурге. Бьюсь об заклад, что в этой толпе были какие-то случайные зеваки. Может быть, этот генерал их прекрасно видел, лично видел своими глазами, и все равно кричал «Огонь! Пли!». И что – ему было стыдно? Не уверена.

Мне захотелось есть, но встать было лень.

С другой стороны, встать и что? Шарить на кухне в буфете? Или спускаться вниз, искать извозчика, ехать, наконец, домой к папе? Да, кстати, а почему я совершенно не беспокоюсь о папе? Не беспокоюсь о том, не беспокоится ли он обо мне? Почему-то я была уверена, что папа обо мне совсем не думает. Вот, если бы дедушка был жив, он бы уже полгорода на ноги поднял: армию, полицию и пожарных. Это он так любил выражаться.

Я представила себе, как на лестнице вдруг раздается топот и в комнату врываются трое: красивый армейский офицер, усатый плечистый полицейский, а впереди всех пожарный в брезентовой робе и начищенной медной каске. Они хором кричат: «Вот она!» Пожарный берет меня на руки. Мы спускаемся вниз, и там он передает меня из рук в руки дедушке, который ждет меня, сидя в роскошной коляске, запряженной аж четверкой лошадей. Я прямо как будто наяву увидела шелковые стеганые сиденья в этой коляске и дедушку, который протягивает ко мне руки. А потом мы с дедушкой приезжаем в какое-то чудесное кафе над рекой, садимся за самый лучший столик под зонтиком. Официант приносит мне мой самый любимый десерт – пирожное в виде желе с орехами на хрустящей тестяной лодочке, которая плавает в винном соусе-сиропе.

То самое пирожное, которое я заказала в день смерти дедушки, но его не стали готовить, потому что дедушка умер и было не до того.

То самое пирожное, про которое я думала, возвращаясь после дедушкиных похорон домой, и очень хотела, чтобы его подали на десерт. И это – кажется, я уже об этом рассказывала – было самым стыдным в моей жизни.

А вы говорите – какая-то Анна. Шпионка и шлюха. Туда ей и дорога.

И вот тут, буквально сразу же после того, как я вообразила себе, что посланные дедушкой армия, полиция и пожарные врываются в квартиру, – замок входной двери щелкнул и в квартиру кто-то вбежал.

– Фишер! – раздался голос Петера. – Фишер, вы где?

Я натянула одеяло на голову и решила не подавать голоса.

Кто его знает, а вдруг Фишер прячется где-нибудь в кладовке. Может быть, сейчас я подслушаю что-нибудь интересное? Но нет, Петер стоял в коридоре и безответно выкликал Фишера, потом я услышала, как он осторожно открыл дверь в гостиную, на цыпочках прошелся по коридору, скрипнула дверь кухни…

– Фишер! – продолжал голосить Петер. – Выходите! Фишер, все пошло прахом! – И тут он толкнул дверь в спальню. – Фишер, просыпайтесь же наконец! – кричал он. – Анна убита! Что делать? Фишер, что с вами? – Я лежала, задержав дыхание. Я слышала, как Петер подошел к кровати вплотную. – Боже! – сказал он.

Очевидно, бедный мальчик решил, что под одеялом труп Фишера.

Я слышала, как скрипит пол под ногами Петера. Наконец он двумя пальцами отдернул одеяло.

– Доброе утро! – сказала я и засмеялась.

Бедный Петер шарахнулся в сторону, зацепился за табурет и упал. Очевидно, он сильно ушибся локтем, потому что сидел на полу, потирал локоть и шипел от боли.