Костя смотрел на Тимку виновато. Знай Настя, сколько горя натерпелся бригадир, удивилась бы терпению человека. А Тимка даже ни разу не попрекнул.

— Перекурим? — предложил Тимофей внезапно.

— Давай, — остановился Костя.

— Допекает шея?

— Да черт с ней. Заживет. Вот когда на нее две бабы сядут, тогда спросишь. А теперь — мура. Терпимо.

— Держи, — протянул Тимофей папиросу и сказал, смеясь: — У тебя — две бабы. Обе заботчицы приедут. А к моей нынче брат просится. С материка. Опомнился под сраку лет. Пенсию хочет заколотить поприличней да поскорее. Мол, потерпишь меня три зимы, не объем… Вот гад! Меня не спрашивает, паскуда! Вроде он — хозяин уже.

— Ну а ты как?

— Да просто! Написал мудаку все, что о нем думал. Напомнил козлу прошлое. И пообещал, коль вздумает возникнуть в селе — мозги на уши намотаю, выколочу последние. Классную трамбовку обещал. За все разом. Чтоб до пенсии на колесах сидел, сучье вымя!

— Дарья знает?

— Кой там! Не дал я ей то письмо. Сам отправил, как мужик мужику. И трехнул, чтоб вытряс из калгана адрес наш и сеструху свою, какую все годы изводил прошлым. Она чище всех. И не ему, задрыге, ее попрекать. Говноед, не брат он ей!

— А ведь и я перед тобой лажался не раз, — признался Костя.

— Не ты один. Но хоть дошло, доперло. И то ладно. Но я — мужик. Выжил. Этот хорек затуркать мог.

— Ни хрена! Дарья не без калгана. Такую не собьешь с тропы. Выжила. Сильней иных кентов оказалась. Не гляди, что баба!

— То верно! Она и меня морила. На понял брала. Долго признавать не хотела. Все испытывала. А все потому, что даже на родне обожглась, чужому подавно не верила…

— А мы не такие разве? — вздохнул Костя и, сделав последнюю затяжку, выкинул окурок, пошел вперед, наклонив голову.

В Трудовое они пришли уже ночью.

Кот в темноте, нашарив свою шконку, упал и через пяток минут уснул безмятежно. Сколько он спал? В бараке ни у кого часов не было.

Проснулся от окрика, суматохи, поднявшейся в бараке. Кто-то грубо сдернул его со шконки:

— Встать!

Милиция шмонала всех и все. Натолкнулись на рюкзак Кота. Вытрясли на шконку мех. И, подталкивая в спину, повели, погнали на выход.

— Что? Не удержался? Решил перед отъездом слямзить? Думал, успеешь, не хватятся? — побледнел участковый.

— Утром сдать хотел, — выдавил Кот.

— Не ври! Говори, кто с тобой в деле был? Где остальная пушнина?

Косте казалось, что он спит. И видит дурной сон.

— Чего заткнулся? Кто поделыцик?! — орал участковый.

Фартовый молчал. Он давно не был в делах. Он решил завязать с «малиной». Почему ему хотят приклеить чужое дело, о котором он не знал ни сном ни духом?

— Молчишь? Ничего, разговоришься! — вскочил из-за стола участковый.

— Я ночью с деляны пришел.

— И тут же в дело? — перебил милиционер, внезапно появившись за спиной.

— Спать лег сразу.

— Ты кому-нибудь эти байки расскажешь. Но не мне!

В глазах черные круги поплыли. Резкая боль в шее, словно разрядом, сковала тело.

Удар в висок был неожиданным. Костя пошатнулся.

Второй удар в челюсть сбил с ног. Кот лежал на полу, ничего не видя, не слыша. Кровавое пятно на рубахе, обмотавшей шею, заметно увеличивалось.

Тимка, заглянувший в Кабинет, застыл на месте. Хотел поговорить с участковым о Косте. А тут…

Лицо Тимофея побелело, исказилось. Он вошел медленно, легко, словно готовясь к прыжку.

— За что кента угробил?

— Вон отсюда! — заорал участковый испуганно.

Тимка придавил его к стене столом. И, перегнувшись к нему, сказал тихо:

— Ты это вспомнишь, падла!

— Я тебя вместе с ним сгною! — вырвалось у участкового, и он нажал кнопку на аппарате.

Тимофей не стал ждать. Выскочил в дверь, сбив с ног входившего милиционера. И тут же влетел в барак фартовых.

— Кенты! Шухер! Мусора Кота размазали! Сявки! Всех фартовых села — на катушки! Легавых брать на гоп-стоп!

Сявки тут же шмыгнули из барака по домам. Пятеро фартовых, уже вытащив из нычек перья, спешно одевались.

Тимка уже выходил из барака, когда туда ворвалась милиция.

— Ложись! Стрелять буду! — грохнул предупредительный в потолок.

Условники повалились кто где стоял.

— Всех в клетку! Всех в браслеты! — орал участковый.

Милиционеры, держа наготове оружие, выполняли приказ.

Когда всех условников по одному увели в милицию, Горилла уже дозвонился до Поронайска.

Кравцов понял все с полуслова и, торопливо сев в машину, бросил шоферу коротко:

— В Трудовое…

Уезжая, успел сказать прокурору, что снова в Трудовом участковый превышает служебные полномочия. Попросил сообщить в горотдел.

Горилла не пошел в милицию. Он видел, как вели туда фартовых. Всех до единого.

«Приедет ли Кравцов? Вспомнил ли меня? Обещал быть вскоре. А вдруг осечка?»

Горилла подошел к работягам-условникам. Ему хотелось узнать, за что замели фартовых. И услышал, что сегодня ночью обокрали госпромхозовский склад.

Вся пушнина до последней шкурки исчезла. А все замки на месте. И ни одного следа не обнаружила милиция.

Кравцову еще рано утром стало известно о случившемся. Участковый позвонил прокурору. Собирался к обеду выехать. Были другие заботы и дела. Но звонок Гориллы сорвал. Понял: медлить нельзя.

Кравцову вспомнились прежние участковые Трудового. Оба были убиты. Третий знал о том.

«Вроде сдержанный мужик. Никогда руки не распускал. Знал, что может случиться. Фартовые такого не забывают и прощать не умеют. Если не соврал Горилла, то и этого убьют. Найдется лихая голова, кому честь воровская дороже жизни покажется. Это трасса доказала. Хотя… Сколько времени прошло! Многое изменилось с тех пор. Да и уберут участкового в глухой угол. Спрячут от мести воров. Сам не новичок. С оглядкой жить будет. Но если убил — под суд пойдет. Из органов выкинут. Даже если не убил, а покалечил, из участковых выкинут. Не жить ему в Трудовом. Эх-х, баранья башка! Выколачивать признание решил! Так ли это делается? Разве кулаки смогут заменить недостаток знаний? Все же милиция есть милиция», — вспомнилось Кравцову свое прошлое. И в очередной раз взглядом поторопил шофера. Тот выжимал из машины все возможное…

— Пить, — попросил Костя тихо и скребанул рукой по шершавому, давно не мытому полу. — Пить. — Язык колом

в горле стал.