Да, они что-то слышали о немецких военнопленных, у которых здесь есть какое-то свое бюро.

Мы остаемся с работницами в помещении, где происходит сушка картофеля.

В тридцатиградусный мороз, без единого привала в тепле, мы прошли сорок пять километров за девять часов.

Мы счастливы, что добрались до первого пункта назначения. Как же здесь тепло! Мы разогреваем замерзший хлеб на горячей трубе, которая проходит над глубокой темной шахтой. Неловким движением я нечаянно сталкиваю в шахту пятьсот граммов хлеба сталинградца.

Я сразу же отрезаю ему полбуханки из своих запасов.

— Бери, бери, у меня еще есть! — говорю я. Мы не какие-нибудь пленные, которые не знают, как себя вести. Мы придаем большое значение тому, чтобы с самого начала у нас сложились наилучшие взаимоотношения.

На следующий день нам предстоит путешествие по железной дороге.

Мы целый день ждем нужного поезда в переполненном зале ожидания.

На расписании поездов дальнего следования я читаю: «Омск». Как будто Омск находится где-то совсем рядом! А ведь Омск — это уже Сибирь.

Слабоумная, женщина лет тридцати огромного роста, поет похабные частушки.

Потом мы наконец занимаем места в поезде. В необычно длинном вагоне скорого поезда. Такие же вагоны в Сибирском экспрессе.

Мы лежим на своих спальных местах, курим папиросы с длинными картонными мундштуками и фантазируем.

Вот в таком вагоне мы готовы объехать вокруг света.

В каждом городе мы давали бы представление.

Ведь среди нас есть и хорошие артисты.

А я бы все фотографировал.

На самом деле мы, конечно, хотим домой. Но поскольку мы не можем этого сделать, и это так типично для пленного — хотеть поскорее попасть домой, мы фантазируем о том, как бы мы путешествовали вокруг света.

Один из нас представляет, как устроил бы новую революцию в этой полудикой стране.

Ведь мы политическая экспедиция.

Другой описывает, как мы тайно перевозили бы оружие.

— Если бы у нас был выбор, лучше еще пару лет потратить на это и посмотреть мир, чем сейчас возвращаться домой! — считаем мы.

Потом под стук колес мы начинаем дремать.

Художник с готическим женским лицом.

Прюмке, добросовестный секретарь, который постоянно заботится о своем внешнем виде и о своих ногтях.

С нами едет и Карл-Хайнц Барденберг, талантливый актер и диктор радио. Всеобщий любимец всех пленных. Тут же и остальные. Переводчик. Старые коммунисты. Эксперты и активисты.

Из их рядов будет сформирован Центральный антифашистский актив всех лагерей для военнопленных в Ивановской области.

Старый актив в Иванове не справился с поставленными задачами.

И вот в этом скором поезде прибывает «новое правительство».

Когда мы поздно вечером прибываем в Иваново, на вокзале нас никто не встречает.

Это вокзал крупного города, солидное здание из стекла и бетона. Яркие дуговые лампы. По заснеженной привокзальной площади громыхает старенький трамвай.

Но лейтенанта Михайлова нигде не видно. А это было так важно. Дело в том, что лейтенант Михайлов — наш человек. Точнее говоря, это мы — люди лейтенанта Михайлова.

Он очень влиятельный человек. Я один раз видел его, когда обсуждал что-то в кабинете фрау Ларсен. Скупые движения. Очень деловой.

— Сидите! — сказал он мне по-немецки, когда я, согласно уставу, вскочил со своего места. По всей видимости, он был начальником фрау Ларсен. И вот уже несколько недель он находится в Иванове, чтобы по-новому организовать политическое воспитание военнопленных.

Это означает, что с 1 января 1947 года в лагерях для военнопленных на переднем плане стоит политическая сторона дела. Лейтенант Михайлов взял на себя ответственность вместе с отобранными им людьми навести порядок в Иванове.

А мы и есть отобранные им люди!

Но лейтенанта Михайлова нет и в управлении, административном здании МВД, так теперь называется НКВД.

Конрад, наш несгибаемый староста актива, и Грегор, наш переводчик, вошли в подъезд этого заслуживающего внимания здания, чтобы навести справки у дежурного.

Мы ожидаем их у стен красивого собора с пятью куполами, похожими на луковицы.

Время от времени мимо нас с грохотом проезжает трамвай. Улица, на которой мы стоим, очень широкая.

На нас поглядывают редкие прохожие, закутанные в меха и теплые платки. Падающий снег заставляет всех торопиться домой. Уже довольно поздно. Может быть, эти спешащие прохожие идут из театра. Как странно после стольких лет, проведенных в глуши, снова увидеть крупный город.

В лагере для военнопленных, работающих на заводе по выпуску машин для заготовки торфа, мы находим приют на одну ночь.

Словно гимнасты в цирке, военнопленные ловко взбираются на трехэтажные железные кровати.

Зато в помещении тепло. Правда, стоит сильный запах машинного масла и пота. После подъема почти каждые полчаса раздается пронзительный свисток старосты лагеря. А ведь сегодня воскресенье.

Строиться! Строиться! Строиться!

Но нас это не касается. Однако мы говорим:

— Поэтому у людей, которые отработали ночную смену и теперь, днем, должны были бы отдыхать, такой измученный вид!

Когда мы приходим в тринадцатый лагерь, где решено временно разместить нашу группу, то все снова оказывается не так, как мы могли ожидать.

Это временно оборудованное боковое крыло в недостроенном здании, будущем педагогическом институте.

На некоторых нарах нет даже соломенных тюфяков.

В столовой суп имеет неприятный запах, какая-то водянистая бурда, в которой плавает гнилая, неочищенная картошка.

У пленных впалые глаза и замерзшие носы.

Точно так, как у нас было в 1944 году!

Больные военнопленные, которые ожидают здесь отправки на родину, предупреждают нас:

— Они скоро отберут у вас ваши красивые меховые жилетки!

Те военнопленные, которые знают нас по 165-му лагерю, рассказывают о своих проблемах. Они особенно доверяют Конраду.

— Нам придется начинать здесь с самого начала! — говорит Конрад, собрав нас в углу верхней спальни, где на второй день нашего пребывания в лагере кривоногий русский комендант предоставил нам спальные места.

Здесь нас и находит лейтенант Михайлов.

Он долго совещается с Конрадом в кабинете офицера-политработника.

Туда же вызывают и сталинградца. В антифашистской школе он был когда-то образцовым ассистентом.