Конрад — староста антифашистского актива.

Довольно молодой, молодцеватый, бывший передовой наблюдатель в немецкой артиллерии, сейчас уже шестой год, как в плену. Пламенный антифашист.

Он готов отдать жизнь за то, чтобы новая Германия стала прогрессивной и демократической страной, связанной вечной дружбой с миролюбивым Советским Союзом.

У него быстрая, твердая походка, у этого Конрада.

Но на лбу у него постоянно блестят капельки пота. Нервы.

— Как же так, почему я должен поехать? — говорю я Прюмке, вместе с которым занимаюсь проверкой писем. Значит, что-то на самом деле происходит.

— Если Конрад еще не разговаривал с тобой, то тогда считай, что я ничего тебе не говорил! — идет на попятную добросовестный Прюмке.

Однако вскоре таинственный список возвращается из политотдела.

— Ты поедешь с нами в Иваново! — говорит мне Конрад. — Пока еще точно не известно, на каком посту тебя задействуют в Иванове. Возможно, выпуск центральной стенгазеты. Твои вещи в порядке?

Я шесть долгих недель голодал, недосыпал, чтобы комиссия признала меня нетрудоспособным. И вот теперь, когда меня комиссовали и я готов к отправке на родину, какое-то злорадно ухмыляющееся чудище хватает меня: «Нет, голубчик, у нас другие планы насчет тебя!»

И при этом я даже не курсант.

Курсанты, которых обманули с отправкой на родину, ропщут и ворчат, когда распространяется слух, что я, не курсант, должен поехать с элитным активом в Иваново.

— Разве это правильно, что мы, принявшие присягу курсанты, отправляемся в лес на лесоповал, а какого-то жеребца с кухни привлекают к политической работе?

— Никаких дискуссий! — ставит их на место Конрад.

— Я сам удивлен, Конрад! — говорю я ему, впервые называя его по имени. И это дается мне нелегко.

И не потому, что он влиятельный человек, к которому многие набиваются в друзья, фамильярно называя его Конрадом. Это дается мне тяжело потому, что он честный человек, который стоит на неверной стороне, а я не могу сказать ему об этом.

— Я прекрасно понимаю, почему курсанты относятся ко мне с недоверием!

— К чему это? — говорит Конрад. — Тот, кого мы берем с собой в Центральный антифашистский актив в Иваново, сто раз проверен, в том числе и политотделом. Можешь об этом не беспокоиться!

— Тогда все хорошо!

Но может быть, это все-таки какая-нибудь хитроумная ловушка. Хотя я не такая уж и важная птица, чтобы так изощряться. И что теперь?

— Сегодня мы еще раз устроим себе день миллионеров! — говорю я Герману, своему приятелю по работе на кухне. — Где у нас жареная картошка? Запеченные мозги еще остались?

Какой же идиотизм, целых шесть недель я напрасно мучил себя голодом!

— Сегодня я принес тебе что-то особенное! — говорю я Бернду, который влачит жалкое существование в госпитальной зоне. — Вот тебе пара хороших кожаных ботинок. У меня есть вторая пара. Вот сорочка, кальсоны, портянки. А вот здесь хлеб. Ну а теперь нам пора прощаться. Не вешай носа, старина!

Мне очень жаль Бернда. Теперь уж никто не принесет ему хлеба.

— Да, я уезжаю вместе с активом в Иваново, — сообщаю я знакомому офицеру из Мёрса.

У него никак не укладывается в голове, что я вот так вдруг оказался в активе. Он всегда считал меня порядочным человеком.

— Вот товарищ фрау Ларсен вполне разумная женщина, с ней можно разговаривать как с дамой, но остальные просто идиоты! — сказал он мне как-то раз.

— Да, я уезжаю с ними в Иваново. И если мы позднее увидимся в Мёрсе…

— Я даже не знаю! — говорит офицер.

— Увидимся, увидимся! — уверенно говорю я. — «Отдельно маршируют…»

И потом приходит время и нам отправляться в путь. Нас тринадцать человек. И еще несколько, которые, согласно особому приказу, должны прямо из Москвы отправиться домой на родину.

Среди них находится и Геза, чемпион по бильярду. И еще один военнопленный из Австрии, который несколько лет отсидел в немецких концентрационных лагерях. Наконец после двух лет нахождения в русском лагере для военнопленных закончилась проверка его документов. Теперь он поедет домой.

Но пока мы готовимся к пешему переходу из поселка Талицы, из 165-го лагеря, в город Вязники, который находится в сорока пяти километрах отсюда за большим лесным массивом.

И на этот раз я тоже оглядываюсь назад, когда наша группа преодолевает большую равнину. Все выглядит точно так же, как и год тому назад, когда я прибыл сюда поступать в антифашистскую школу. Все утопает в снегу. Над лагерем то тут, то там поднимаются густые клубы дыма. Мне знаком каждый корпус. Странно, но я растроган от того, что вижу все это в последний раз. Надеюсь!

Потом мы ускоряем шаг. Наш багаж везут следом на лошади, запряженной в сани.

Наш сопровождающий — о конвое в нашем случае не может быть и речи — идет как бы отдельно от остальных. Да и мы в нашей группе все больше и больше обособляемся друг от друга. Каждый идет как бы сам по себе.

Мы делаем короткий десятиминутный привал у входа в бревенчатую избу, стоящую на берегу лесного озера, прекрасного, как в зимней сказке. Быстро проглатываем несколько ломтиков замерзшего хлеба. На улице тридцать градусов мороза. Когда становится совсем темно, мы совещаемся, не переночевать ли нам в единственной деревне, которая лежит у нас на пути.

На безоблачном небе ярко сияет луна. Мне пришлось уже два раза стягивать рукавицу, чтобы растереть нос. Он стал уже белый как полотно.

Но в деревне нас нигде не захотели принять на ночлег. Они сказали, что это строго-настрого запрещено!

Итак, шагаем дальше!

Один из пожилых активистов от холода падает в обморок.

Решено, что более выносливые идут вперед и не ждут остальных. Место встречи Вязники!

С пятью другими активистами я шагаю во главе колонны.

В свете луны мы постоянно осматриваем друг друга, не побелел ли нос. На таком морозе для этого достаточно и полминуты!

Мы шагаем все быстрее и быстрее.

— Нам в любом случае пришлось бы пройти этот отрезок пути, если бы нас отправили домой, — утешаем мы друг друга.

Это похоже на какую-нибудь полярную экспедицию.

Когда мы видим огни Вязников и спускаемся в речную долину, один из нас говорит:

— Так же было и в Сталинграде. Точно такое же жуткое чувство!

Однако мы благополучно добираемся до города. Великолепные портреты Сталина в свете прожекторов. Красные транспаранты заранее прославляют выборы, которые проводятся в начале февраля.

Мы проходим под аркой ворот. Перед нами раскинулся двор, похожий на караван-сарай. Из подвала пробивается свет. Стоит глубокая ночь. Там организовано фабричное производство сушеного картофеля.