— Жена моего друга, Завиона.

— Ах, вот как, — сказал губернатор.

И тогда Ретка повел меня в глубину ниши, мимо губернатора и к выходу в коридор. Слуги с подносами сновали туда-сюда, на часах застыли, словно восковые фигуры, охранники. Я заметила распахнутую дверь в буфетную, там стоял Фенсер и беседовал с другими мужчинами.

Я подумала, что Ретка подзовет их или по крайней мере постарается привлечь внимание, но нет. Он повернулся ко мне и повел меня обратно, минуя (между прочим) губернатора, в бальный зал, где как раз составляли пары для двенадцатой в тот вечер тараски.

— Ну и болваны, — сказал Ретка, — пусть себе спорят, раз им этого хочется. А мы с вами будем танцевать.

Я хотела отказать ему, но не сумела выдумать подходящего предлога. Пожалуй, он не поймет меня.

Я почувствовала, как его гибкие руки крепко обхватили меня. А когда зазвучала музыка, поняла, что его тело, грубовато вылепленное, скользит в движении, как шелковый шнурок. Он оказался неподражаем в танце и уверенно вел меня за собой.

За ужином мне довелось увидеть любовницу Ретки, мне специально указали на нее. Она получила приглашение на бал, будучи женой другого человека, сей снисходительный муж служил в суде. Ее звали Сидо, это скорее прозвище, чем имя, каламбур, в основе которого лежит тулийское слово, означающее «серебряный кубок». Серебро присутствовало и в ее наряде — белая вышивка на серебристой ткани; в огнях свечей она походила на заглянувшую с визитом луну. Волосы ее были черны как сажа, она укладывала их в довольно строгую прическу, зачесывая наверх к макушке, обнажая классическое лицо, но оттуда они потоком струились к земле, словно несущий цветы водопад. Это называлось Хлыстом Сидо; на время танцев она закладывала их под кушак для безопасности.

Ужин для губернатора подавали не в буфетной, а в отдельных покоях.

Ретка отвел меня туда, и я в замешательстве подумала: а вдруг Фенсер не попал в число приглашенных, но тут появился он, а Ретка засмеялся и ушел, заняв место подле губернаторской жены (неуклюже перевязанного атласного мешка), и принялся смешить ее.

Фенсер ничего мне не сказал ни по поводу моей встречи с Реткой, ни насчет своего отсутствия. Он вел беседу со мной и с соседями по столу в остроумной светской манере, а я по мере возможности участвовала в общем разговоре.

На ужин подавали деликатесы, ничем не напоминавшие вкусную крестьянскую еду из деревни Ступени. На столе появлялись чаши с вином, они пустели, изменяя цвет, и на их месте возникали новые.

За пределами этих покоев по-прежнему звучала музыка, слышался шум танцев. Как выяснилось, нас ожидал концерт для узкого круга слушателей.

Мы поднялись в зал этажом выше, дамы расположились на обитых плюшем диванах, затем пришли музыканты; они заняли места у инструментов, двух арф и клавесина. При первых же звуках музыки кавалеры потихоньку ретировались через балконные двери и все до единого удалились.

Они проделали этот маневр в столь сдержанной манере, что, пожалуй, он не выглядел странно. Во всяком случае, никто и словом не обмолвился на сей счет: ни сидевшая на диване мешковатая жена губернатора, ни серебристая Сидо, продолжавшая обмахиваться веером, похожим на лебединое крыло. Случившееся обескуражило только меня.

Мужчины отправились обсуждать дела, но танцующие этажом ниже обитатели Эбондиса будут полагать, что они внимают звукам арф и клавесина в зале для концертов. Хитро задуманная уловка.

А музыка все лилась, не смолкая. Я порадовалась тому, что за спиной у меня незатворенные окна, из которых веет прохладой. В комнате стояла жара и удушающий аромат духов и цветов.

4

Наверное, прошел час, но, казалось, клавесин не намерен смолкать, а я уже настолько истомилась, что встала и, не говоря ни слова, выскользнула через балконную дверь на террасу.

Я сразу же ощутила невероятное облегчение и некоторые угрызения совести. Предполагалось, что я буду спокойно сидеть наряду со всеми, погрузившись в легкий коматоз, навеваемый мелодичными звуками безупречно построенных вариаций, которые показались мне все на одно лицо, будто бесконечно повторяющаяся одна и та же тема. Вместо умиротворения это повергло меня в бешенство. Удрав, я постояла в нерешительности, чтобы проверить, не заметил ли кто-нибудь, что я манкирую обществом, но никто не вышел следом за мной.

Оказавшись у перил террасы, я посмотрела вниз. По эту сторону здания находились лишь сады с фонарями, пара стражников совершала обход. За стенами виднелись городские крыши.

Ночь была прохладной, наполненной запахами деревьев и шелестом человеческого брожения. Мне недоставало шороха моря. Затем послышались голоса, говорили в повышенном тоне.

Окинув взглядом террасу, я заметила тонкий лучик света, упавший на мозаичные плитки. В той комнате неплотно прикрыты занавеси — в комнате, где мужчины что-то обсуждают.

Я стала осторожно продвигаться в ту сторону, предназначенная для женщин музыка зазвучала тише, и я услышала, как мужчины опять разразились криками, на этот раз еще более громкими. Стало быть, обстановка накаляется.

Я почувствовала любопытство, но в то же время какое-то отвращение шевельнулось во мне. Вероятно, всякий лазутчик не только получает преимущество, но и сталкивается с неприятностями.

Занавеска откинулась или соскочила с карниза, и там образовался широкий проем. Я посмотрела в вертикальную желтую щель и тут же увидела губернатора, походившего теперь на рассерженного ребенка; он сидел в обитом бархатом кресле, притопывая ногой и сверкая пряжкой на туфле; думаю, в пряжке был алмаз. Другой человек то появлялся в поле зрения рядом с ним, то снова исчезал; он размахивал рукой, всячески выражая несогласие, и так и сыпал отрицаниями: нет, не, никогда.

Затем все окно заслонил кроваво-красный наряд Ретки; я мгновенно отпрянула, хоть он и стоял ко мне спиной.

— С вашего позволения, Оберис, пусть губернатор высказывается за себя сам.

Красная пелена в ожидании застыла на месте, загораживая свет.

Я услышала, как ретивый спорщик, которого он назвал Оберисом, сказал:

— Прошу прощения у губернатора. Насколько я понял, он…

— Оберис просто высказал мою точку зрения, — пронзительным раздраженным голосом произнес губернатор.

— Ах, значит, и в самом деле «нет».

— В такое-то время да еще в таком климате. Ретка, будьте благоразумны.

— О, разве я неблагоразумен? — Голос Ретки ласкал слух и таил в себе опасность. Он отошел от окна. И тогда в поле зрения появились еще трое мужчин. Одним из них оказался Фенсер в своем синем камзоле. Он стоял, опираясь на резной комод, не сводя глаз с Ретки, на его лице застыли собранность и угрюмое выражение. — Но, видите ли, мне казалось, — Ретка перешел к решительному, разящему наповал удару, — что у короля не может быть возражений против наличия войск на Китэ. Оно избавит его от массы хлопот и неприятностей, когда Крония обнажит когти.