Ради соблюдения этого принципа - легитимизма - Александр I стерпел даже болезненное унижение, которому подверг его Людовик XVIII при первой встрече, еще на пути к Парижу, в Компьене: король уселся в кресло, а «царю царей» предложил стул, чем не просто его обидел, а навсегда испортил личные отношения с ним[1376]. Но именно Бурбоны как воплощение феодальной легитимности смогли, что называется, прийтись к масти всех «братьев» - монархов, и Александр вынужден был это признать.

Зато судьбу Наполеона Александр решал, можно сказать, единолично. Притупилось ли в отмщенной душе царя личное чувство ненависти к повергнутому властелину Европы, или он (скорее всего) изобразил себя великодушным, а может быть, как победитель действительно проявил великодушие к побежденному, как бы то ни было, Александр отверг возражения Талейрана, Каслри и даже Меттерниха и принял такое решение: сохранить за Наполеоном императорский титул и предоставить ему в пожизненное владение остров Эльбу, в 50 км от его родины - Корсики. «Талейран с первого же момента боялся этой комбинации, на которую подтолкнул царя Коленкур, настоявший и на сохранении за Наполеоном титула императора и на отдаче ему острова, так близко лежащего и от берегов Франции, и от берегов Италии, т. е. двух стран, над которыми Наполеон долго царствовал»[1377].

Александр Павлович предлагал даже Наполеону (в приватном разговоре с Коленкуром 5 апреля) Корсику, но Коленкур заявил, что Наполеон не сможет принять такое предложение, поскольку Корсика является департаментом Франции и поэтому отделять ее от Франции не следует. Тогда Александр сказал: «Ну, - так остров Эльбу» (владение итальянского герцогства Тоскана). Наполеон, выслушав отчет Коленкура о переговорах его с царем, одобрил все им сказанное[1378].

Ранее, 2 апреля, в разговоре с тем же Коленкуром о судьбе Наполеона Александр сказал даже так: «Пусть он примет руку, которую я предлагаю ему, пусть удалится в мои владения, и он найдет там не только щедрое, но и сердечное гостеприимство. Мы дали бы великий пример миру: я - предложив, а Наполеон - приняв это убежище»[1379]. Таким жестом независимо от того, в какой мере он был искренним, царь демонстрировал безмерное великодушие, как бы не ведая в чистоте побуждений, что тем самым он безмерно унижает Наполеона. Коленкур был слишком умен, чтобы принять всерьез такое предложение.

Наполеон первые пять дней после отречения не походил на себя. Одиноко, как неприкаянный, бродил он по залам огромного дворца Фонтенбло, не замечая всегда готовых помочь ему слуг. 11 апреля он согласился - как частное лицо - подписать договор с четырьмя великими державами (Россией, Австрией, Пруссией, Англией) о том, что он вступает в пожизненное владение островом Эльба, сохраняя при этом императорский титул. Лорд Р. Каслри протестовал против незаконного, на его взгляд, именования в договоре генерала Бонапарта императором Наполеоном. «Протест этот не был тогда принят во внимание, - писал об этом в 1895 г. американский историк Виллиан Слоон, - но до сих пор еще очень многие из выдающихся англичан называют более великого из двух царствовавших во Франции Наполеонов просто - напросто Бонапартом»[1380].

На следующий день после подписания Фонтенблоского договора, а точнее в ночь с 12 на 13 апреля, Наполеон решил покончить с собой и принял яд[1381]. Оказалось, что он воспользовался тем самым ядом (смесью опиума, беладонны и чемерицы), который изготовил для него лейб - медик А. - У. Юван после битвы при Малоярославце, когда Наполеон чуть не попал в плен к казакам. С того дня император уже полтора года носил пакет с ядом в своем несессере и теперь вскрыл пакет и выпил его содержимое. Эта минута слабости стоила ему нескольких часов страданий. Первым прибежал к нему на помощь камердинер Констан Вери, комната которого сообщалась с императорской спальней. Наполеон, превозмогая приступы то сотрясавшей его боли и рвоты, то какого-то (очень напугавшего Констана) оцепенения, произнес несколько фраз, одну из которых Констан запомнил: «Мармон нанес мне смертельный удар... Негодяй! А ведь я любил его!» Потом он сказал Констану: «Позови Коленкура и Ювана...» Коленкур и Юван появились тотчас же и вместе с Констаном уговорили императора выпить чашку чая. «Ты считаешь, что твоя доза была достаточно сильной?» - обратился Наполеон к Ювану. Лейб - медик только теперь понял, в чем дело, и пришел в ужас при мысли, что император может умереть по вине, хоть и невольной, его - Ювана. Судя по комментариям П. Джонса к мемуарам другого камердинера императорского двора Л. - Ж. Маршана, «Юван, у которого, казалось, помутился разум, отправился в конюшню, вскочил там на коня и помчался галопом в Париж»[1382]. А император, уже чувствуя облегчение, сказал Коленкуру и Констану, тоже почти умиравшим от страха за него: «Я осужден жить» (скорее всего, яд в пакете и несессере за полтора года выдохся и потерял убийственную силу).

Едва вернувшись к жизни, весь измученный ночной предсмертной агонией, Наполеон уже на следующее утро мог встретиться... с ангелом (каковым он считал Марию Валевскую)[1383]. Констан доложил императору, что Мария приехала в Фонтенбло и хотела бы увидеть его. «Попроси ее подождать», - сказал Наполеон и надолго впал в забытье: его сознание то вроде бы прояснялось, то совершенно отключалось от реальности. Констан не смел беспокоить его какими-либо вопросами и напоминаниями. Прошел весь день, наступила ночь - Мария все ждала в комнате перед спальней императора, когда он ее позовет. На рассвете она, не желая, чтобы ее увидели дворцовые слуги, покинула дворец. Наполеон пришел в себя вскоре после ее отъезда и был в отчаянии: «Бедная женщина! Она подумает, что я ее забыл!»

Вернувшись к себе в особняк на ул. Виктуар, 48 (кстати, сохранившийся поныне), Мария через два дня, 15 апреля, написала и передала Наполеону через Констана нежное письмо, на которое он ответил 16-го. Текст его, извлеченный из парижского архива графов Колонна - Валевских, опубликован в книге Мариана Брандыса: «Мари, я получил твое письмо от 15-го числа. Те чувства ко мне, которые ты выражаешь, меня глубоко трогают. Они достойны твоей прекрасной души и твоего доброго сердца . Будь благополучна, не грусти, не забывай меня и никогда не сомневайся во мне. 16 апреля. Н.»[1384] В 1814 г. они все же увидятся, а на следующий, 1815-й, год судьба отвела им еще одну, последнюю встречу.