Джонни топнул ногой и соскочил с места:

– Вы знаете, что я терпеть не могу пустой болтовни о подругах детства. Вы заставите меня дать клятву, что я больше никогда не загляну в эту комнату.

– Джонни!

– Да, да. Мне это страшно опротивело. А что касается до этой мистрис Люпекс…

– Если только в этом заключается все, чему вы научились в гостях у какого-то лорда, то, мне кажется, лучше бы вам оставаться дома с вашими близкими друзьями.

– Разумеется, лучше оставаться дома с друзьями, такими, например, как мистрис Люпекс, которой я не могу терпеть.

Сказав это, Джонни почти выбежал из дому, обошел вокруг Буртонского сквера, вышел на Новую дорогу к Реджент-парку и во все время прогулки думал о Лили Дель и о своей трусости перед Амелией Ропер.

На другой день, в час по полудни, Джонни получил через курьера приглашение пожаловать в зал Совета.

– Вас желает видеть сэр Рэфль Бофль.

– Желает меня видеть! Зачем? – спросил Джонни, обращаясь к курьеру с видом крайнего изумления.

– Не могу знать, мистер Имс. Сэр Рэфль Бофль только и сказал, что желают вас видеть.

Подобное приглашение в официальной жизни всегда поражает сердце молодого человека особенным страхом, хотя молодые люди возвращаются после таких свиданий живы и невредимы и обыкновенно с сарказмом отзываются о старых джентльменах, с которыми виделись. Индейский петух считается господином на птичьем дворе и своим величием наводит страх на мелкую птицу. Судья на скамье, председатель в огромной комнате за отдаленным концом длинного стола, или полисмен с круглым фонарем на поясе, все они внушают страх с помощью аксессуаров, сообщающих им известную долю величия. Но каким ничтожным становится полисмен в своем доме, и как мало думают о сэре Рэфле Бофле, когда он дремлет после обеда в своих старых туфлях! Я хорошо припоминаю овладевший мною ужас, при виде разгневанного прекрасного старого джентльмена, давно уже отошедшего к праотцам, когда он, медленно потирая одну руку о другую, глядел в потолок и слегка покачивал головой, как будто теряясь в соображениях о моих проступках! У меня вдруг разболелся желудок, я не чувствовал ног под собой, они дрожали, как будто их кто-нибудь подшиб. Этот поднятый кверху взор до такой степени обезоружил меня, что я решительно онемел, не мог произнести слова в свое оправдание. Мне кажется, что старый джентльмен едва ли сознавал всю обширность своего могущества.

Однажды беспечный юноша, которому поручено было отправить пачку писем, адресованных на имя короля, прошений и тому подобных бумаг, которые, следуя официальным путем, остановились бы в руках дежурного лорда-секретаря, отправил эти бумаги не туда, куда следовало, – в Виндзор, быть может, тогда как двор находился в Лондоне, или в Сент-Джемский дворец, когда королевская фамилия была в Виндзоре. Его потребовали в зал совета, великий муж, заседавший в главе членов совета, встал с своего кресла, воздел руки к небу и два раза воскликнул: «Не туда отправлена сумка! не туда отправлена сумка!» Молодой человек не знал, как выбраться из зала совета, он лишился всякой возможности заниматься делом и не ранее мог приступить к своим занятиям, как после шестимесячного отпуска, в течение которого укреплял свои силы ромом с ослиным молоком. В этом случае особенное повторение слова имело такое могущество, на какое официальный магнат никогда не рассчитывал. Анекдот существует, по преданию, но мне кажется, что обстоятельство это случилось в царствование Георга Третьего.

Джон Имс довольно свободно подсмеивался над настоящим председателем в совете управления сбора податей и называл его старым Хофлем-Скофлем и другими сатирическими именами, но теперь, когда его приглашали в совет, он, наперекор сатирическим своим наклонностям, почувствовал небольшую слабость в суставах своих ног. Он знал, что его требуют для объяснений по делу на станции железной дороги. Ему сейчас же представилось, что существуют правила, по которым всякий клерк, употребивший в дело свои кулаки в публичном месте, должен быть исключен из службы. Правил исключения из службы было много, как много было и проступков, которые влекли за собой подобное наказание. Джонни хотел сообразить одно из таких постановлений, но время не ждало, и потому он встал, посмотрел на своих сослуживцев и отправился за курьером в зал собрания.

– Зачем это старый Скофль потребовал к себе Джонни, – сказал один клерк.

– Вероятно, по поводу его схватки с Кросби, – отвечал другой. – Совет ничего не может сделать ему за это.

– Не может? – возразил первый. – А молодой Аутонэйтс из-за чего должен был выйти в отставку, как не из-за драки в погребке, несмотря на то, что его кузен, сэр Констант Аутонэйтс, сделал для него все, что только можно было сделать.

– Это был самый безалаберный человек.

– Но все же мне бы не хотелось быть в башмаках Джонни Имса. Кросби – секретарь генерального комитета, где Скофль, до поступления в наше управление, был председателем, нет никакого сомнения, что они друг с другом в хороших отношениях. Не будет удивительно, если Имса заставят просить извинения.

– Джонни этого не сделает.

Между тем Джонни Имс стоял перед могущественной особой Рэфля Бофля, который заседал в большом дубовом кресле у конца длинного стола в весьма обширной комнате, поодаль от него сидел один из секретарских помощников. За столом сидел еще один член совета, он читал и подписывал бумаги, не обращая ни малейшего внимания на происходившее вокруг него. Помощник секретаря заметил, что сэр Рэфль был недоволен таким отсутствием внимания со стороны своего сослуживца, Имс ничего этого не видел.

– Мистер Имс? – спросил сэр Рэфль, стараясь придать своему голосу особенную суровость и глядя на виновного сквозь очки в золотой оправе, которые для этого случая он нарочно надел на свой огромный нос. – Это мистер Имс?

– Да, – отвечал помощник секретаря. – Это Имс.

– Гм! – И затем последовала пауза. – Подойдите поближе, мистер Имс.

Джонни приблизился, сделав несколько неслышимых шагов по турецкому ковру.

– Позвольте, кажется, он во втором классе? Да, так. Знаете ли, мистер Имс, я получил письмо от секретаря директоров общества железной дороги Грэт-Вестерн, в котором изложены обстоятельства, не делающие вам чести, если только письмо во всех отношениях верно.

– Вчера, сэр, я там попал в историю.

– Попали в историю! Кажется, что вы попали в весьма скверную историю, и мне предстоит обязанность объявить директорам компании Грэт-Вестерн, что с вами будет поступлено по всей строгости законов.

– Этого я нисколько не боюсь, сэр, – сказал Джонни, которого последние слова председателя привели в нормальное состояние.

– Нисколько этого не боитесь, сэр! – сказал сэр Рэфль или, вернее, прокричал эти слова. – С своей стороны я полагаю, что сэр Рэфль чересчур разгорячился, и слова его потеряли эффект, которого бы он достиг, употребив тон более мягкий. Быть может тут недоставало того величия в позе и драматизма в голосе, которые произвели такое действие в анекдоте о сумке с королевскими письмами. Как бы то ни было, Джонни слегка ощетинился и после этого чувствовал себя гораздо лучше, чем прежде. – Вы нисколько не боитесь, сэр, если вас приведут в уголовный суд и накажут как преступника за оскорбление, сделанное на публичном дебаркадере! Вы нисколько не боитесь! Что вы этим хотите сказать, сэр?