– Я таки виделся с Джоном Имсом в гествикском доме, – сказал сквайр еще в саду.

– Ах да, ну как он поживает там? Я не могу себе представить, что бедный Джонни проводит праздники с графом и его сестрой. В каких отношениях он к ним и как они с ним обращаются?

– Могу уверить вас, что он там как дома.

– В самом деле? В таком случае это послужит ему в пользу. Он премилый молодой человек, только такой неловкий.

– Мне он вовсе не показался неловким. Вы увидите, Мэри, что он пойдет хорошо, пойдет лучше своего отца.

– Сердечно желаю ему всякого успеха.

После этого мистрис Дель хотела было уйти, но сквайр взял ее в плен и повел свою пленницу в дом.

– Мэри, – сказал он, как скоро уговорил ее присесть, – пора бы порешить дело между моим племянником и племянницей.

– Боюсь, что тут нечего будет решать.

– Что вы хотите этим сказать, разве то, что вы не одобряете этого брака?

– Совсем нет, говоря собственно о себе, я вполне его одобряю, но мое одобрение совсем не идет к делу.

– Извините, оно очень идет и должно идти. Разумеется, я не говорю, что в настоящее время можно кого-нибудь принудить вступить в брак.

– Надеюсь.

– Я никогда не говорил о таком принуждении относительно Белл, никогда не думал об этом, но тем не менее я полагаю, что желания всего семейства должны бы иметь большой вес в глазах хорошо воспитанной девушки.

– Не знаю, хорошо ли воспитана Белл, но для нее в деле подобного рода ничьи желания не могут иметь особенного веса, со своей стороны я даже не решилась бы выразить такого желания. Вам, конечно, могу сказать, что я была бы совершенно счастлива, если бы она могла смотреть на своего кузена, как вы того желаете.

– Вы хотите сказать, что боитесь заявить ей свое желание?

– Я боюсь поступить несправедливо.

– Я не вижу никакой несправедливости, а потому сам переговорю с ней.

– Делайте как хотите, мистер Дель, я не могу вам препятствовать. Я думаю, что вы поступите несправедливо, поставив ее в затруднительное положение, и очень боюсь, что ее ответ не будет для вас удовлетворителен. Если вы хотите выразить ей ваше мнение, то выразите. Все-таки я буду думать, что вы поступаете нехорошо, вот и все тут.

Когда мистрис Дель произносила эти слова, голос и выражение лица ее были суровы, она не могла запретить дяде выразить свое мнение племяннице, но ей очень не нравилась мысль о вмешательстве его в сердечные дела ее дочери. Сквайр встал и начал ходить по комнате, стараясь успокоиться, чтобы иметь возможность отвечать рассудительно и без гнева.

– Можно ли мне уйти теперь? – спросила мистрис Дель.

– Можно ли вам уйти? Конечно можно, если вы желаете. Если вы находите стеснительным для себя разговор о благополучии ваших дочерей, на которых я стараюсь смотреть как на моих собственных дочерей – хотя, сколько мне известно, их никогда не учили любить меня как отца, – если вы считаете мою заботу о их благополучии неуместным вмешательством, то, конечно, можете уйти.

– Я не имела намерения огорчить вас, мистер Дель.

– Огорчить меня! Кому какое дело, огорчаюсь ли я или нет. У меня нет своих детей, и потому я считаю обязанностью в жизни устроить своих племянников и племянниц. Я буду старый дурак, если стану надеяться, что взамен этого они будут любить меня, я хочу выразить свое желание, а мне говорят, что я мешаюсь не в свои дела и поступаю дурно! Горько, очень горько, я хорошо знаю, что их научили не любить меня, а все-таки стараюсь выполнить мой долг в отношении к ним.

– Мистер Дель, ваше обвинение несправедливо: их никто не учил не любить вас. Я думаю, они обе любили и уважали вас как родного дядю, но все же эта любовь и уважение не дают вам права располагать их руками.

– Да кто же хочет располагать их руками?

– Бывают обстоятельства, в которые, мне кажется, никакой дядя, никакой родитель не должны вмешиваться, и из всех таких обстоятельств настоящее есть самое главное. Если и после этого вы решитесь высказать ей свое желание, то, разумеется, можете.

– Мало будет пользы в том, особливо если вы восстановили ее против меня.

– Мистер Дель, вы не имеете права говорить мне такие вещи, и в этом случае вы более чем несправедливы. Если вы думаете, что я восстановила моих дочерей против вас, то гораздо будет лучше оставить совсем Оллингтон. Я находилась в таких обстоятельствах, которые затруднили возможность исполнить мой долг в отношении детей, но я старалась исполнять этот долг, оставляя в стороне все мои личные желания. Я совершенно убеждена, однако же, что с моей стороны было бы неблагоразумно дозволить им оставаться здесь, после вашего упрека, что я научила их смотреть на вас неблагоприятно. Я решительно не потерплю, чтобы мне говорили подобные вещи.

Все это мистрис Дель высказала решительно, голосом, выражающим чувство нанесенного ей оскорбления, это заставило сквайра понять, что она говорила серьезно.

– Разве не правда, – сказал он, оправдываясь, – что во всем, касающемся до ваших дочерей, вы всегда смотрели на меня с подозрением?

– Нет, не правда. – И потом мистрис Дель старалась поправить свою ошибку, чувствуя, что в последних словах сквайра было несколько истины. Уж никак не с подозрением, – сказала она. – Но если мы зашли так далеко, то я объясню вам мои истинные чувства. В материальном отношении вы многое можете сделать для моих дочерей, да и многое сделали.

– И желаю сделать еще более, – сказал сквайр.

– Я уверена. Но из-за этого я не могу вам уступить моего места, места матери, заменяющей им в то же время и отца. Они мои дети, а не ваши. Если бы я даже согласилась дозволить вам действовать в качестве опекуна и самого близкого покровителя, они бы и тогда не согласились на подобную сделку, этого вы не можете назвать подозрением.

– Но могу назвать ревностью.

– А разве мать не должна ревновать к любви своих детей?

Во все это время сквайр ходил по комнате взад и вперед, засунув руки в карманы панталон. И когда мистрис Дель выговорила последние слова, он все еще молча продолжал свою прогулку.

– Может быть, и к лучшему, что вы наконец высказались, – сказал он.

– Ваше обвинение сделало это необходимым.

– Я не имел намерения вас обвинять, не имею его и теперь, но я думаю, что вы и прежде поступали, и в настоящее время поступаете со мной жестоко, очень жестоко. Я старался сделать ваших детей и самих вас участницами со мною в том благосостоянии, какое выпало на мою долю. Я старался увеличить удобства вашей жизни и счастье ваших дочерей. Я забочусь не менее вашего о том, чтобы упрочить их будущее благополучие. Вы бы очень несправедливо поступили, если бы отказались от всего, что делается в их пользу, и мне кажется, что взамен этого вам не следовало бы жалеть о привязанности и повиновении, которые обыкновенно идут вслед за такими добрыми услугами.