На улице не встретил ни одного человека. В правильном обществе дети помогают родителям, а взрослые, понятно, сокрушив лагерь нечисти, с благословения божьего грабят его во славу милостивого Христа.

На той стороне площади строгое здание, на вывеске вздыбленный лев. Как ни присматривался на ходу, — ну никакого сходства со змеей, обвивающей чащу, но Гендельсона, помню, внесли именно сюда. Я постучал, выждал, постучал еще. Дверь отворилась без скрипа, на широких петлях блестят капли масла. Узкий, плохо освещенный коридор, один-единственный факел едва тлеет, на экономном режиме, здесь знают основы эргономики. Я вытащил факел из подставки, шаги в пустом коридоре отскакивают от стен неестественно громко и с неестественным запозданием.

В дверь, что в конце коридора, постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул. Открылась комната, тоже пустая, от чего у меня тревога поднялась до ушей и начала засыпать мозг паническими мыслями. Странное помещение… Если в покоях Шарлегайла самое главное — зал для пиршеств, у Шартрезы — спальня, то здесь самое удивительное, что я увидел с момента появления в этом мире, — огромная библиотека, собрание десятков… нет, сотен толстых книг в кожаных переплетах! Десяток даже в медных переплетах, на одной переплет скрепляет цепочка с миниатюрным замочком. Странное помещение для врача…

Я поколебался, но рука с факелом затекла настолько, что поискал глазами, куда воткнуть, не нашел, но зато обнаружил светильник. Пламя от моего факела быстро воспламенило фитиль, свет озарил комнату — более слабый, зато ровный, устойчивый, без прыгающих со стены на стену огромных угольно-черных теней, от которых душа уходит в пятки, а сердце превращается в ледышку.

Всю середину комнаты занимает заваленный книгами и медными пластинками огромный стол. За ним бы пировать двенадцати рыцарям короля Артура, такой же массивный, круглый, на толстых дубовых ножках, но я чувствовал, что на нем никогда ничего не было, кроме вот этих книг, глиняных и медных пластинок со старинными письменами.

Двигаясь на цыпочках, я обогнул стол, теперь руки свободны, факел загасил и оставил в широком медном тазу, можно хвататься за молот и за меч разом. Дверь обнаружилась между двумя книжными шкафами. Я толкнул ее и сразу очутился в комнатке поменьше, но уютной, такой же заваленной книгами, фолиантами, свитками.

Здесь полыхает огонь в камине, а боком к нему в очень удобном кресле, вплотную придвинутом к столу так, что если вздумает встать, придется отодвигать, устроился человек в черной сутане. Капюшон свободно на плечах, открывая львиную седую голову человека, очень старого, все видавшего, все испытавшего, но не растерявшего львиного достоинства, гордости.

Он не видел меня, на столе перед ним — толстенная развернутая книга на специальной дощатой подставке, чтобы строго перпендикулярно глазам, рядом целая стопка этих толстенных фолиантов, все в кожаных переплетах, есть в переплетах из меди, бронзы, даже из странного серебристого металла, я даже боялся подумать, из какого.

Если справа от кресла жарко полыхает камин, то слева от кресла круглый столик, на нем широкий медный поднос с ломтями сыра, хлеба, хорошо поджаренными сухариками. Священник смотрит в книгу, а левая рука неспешно опускается к подносу, пальцы вслепую шарят, нащупывают сухарик и так же неспешно, замедленным движением отправляют в рот. Судя по хрусту, у священника у зубами в порядке, не сосет, как леденцы, жрет с жутким хрустом, со смаком, глаза же не отрываются от книги.

Свет падает из стрельчатого окна, там цветные стекла, ярко-синие и ярко-красные, как я и ожидал, ведь Средневековье же, но солнечные лучи на книгу падают почему-то оранжевые, обычный солнечный свет.

Я сделал шаг в комнату, священник уловил движение, взгляд был очень быстрый, цепко охвативший мою громадную фигуру, необычные доспехи, меч за спиной и молот на поясе.

— Здравствуйте, — сказал я с поклоном. — Простите, что вторгаюсь вот так, но я никого не встретил по дороге… Меня зовут Ричард…

— … Длинные Руки, — прервал он. — Слышал. О прибытии двух героев слышали все в Кернеле. Отцу-настоятелю ночью было видение, что если утром напасть на лагерь, то заргов ждет полное истребление. Ну, тех, кто не успеет бежать. Войско спешно выступило, а люд ринулся следом, чтобы разграбить лагерь…

Я с облегчением перевел дух.

— Уф-ф… а меня уже трясло! Что только не передумал…

Он засмеялся, показал большие зубы, желтые, но наверняка крепкие, как слоновьи бивни.

— По вас не скажешь…

— Что?

— Что трясло. Давно не видел такую стать. Паладин?

Я оглядел себя.

— Да вроде нет. Не чую в себя святости. А вот мой напарник, сэр Гендельсон… Я видел, что его вносили в этот дом…

Священник махнул рукой.

— Там дальше еще одна комнатка. С ним лекарь. Это я забрел сюда, чтобы поддержать их… да заодно и порыться в книгах. Надо сказать, библиотеку тут собрали немалую. Что дивно, здесь от старых времен сохранилось намного меньше, чем в южных землях.

Он поднялся, положил закладку в книгу и тщательно закрыл ее, а потом еще и запер на изящный замочек. Заметив мое недоумение, пояснил:

— Не знаю, как в ваших землях, но у нас еще не вывелись дафы…

— Дафы? — переспросил я.

— Да… Может быть, у вас их знают под полным именем, как Элиэзер Сап А-Дапим?.. Но язык сломаешь, а у нас их много, зовем просто дафами. Мелкие, но зловредные твари!.. Если вот так оставить книгу открытой, то даф подкрадывается, прочитывает тоже. И — все, в памяти ничего из прочитанного. Приходится читать заново.

— А на замочек зачем?

— Появились дафы, что умеют стирать не только в памяти, но и в книгах. Зло разнообразно, дорогой рыцарь. И все время выплескивает из своих черных бездн новые исчадия…

— В северных, — пробормотал я, — о дафах и не слыхивали… Да откуда дафы, если книг нет? Нет человека — нет проблемы, нет книг — нет связанных с ними проблем… У нас в Зорре, например, жизнь куда проще и… наверное, безгрешнее. Как Гендельсон?

Священник помолчал, сказал строго:

— Сейчас все в руке господа. У твоего друга жар, он бредит, никого не узнает. Только называет имя женщины… Я забыл ее имя.

— Леди Лавиния, — сказал я сдавленно. Глаза его обшаривали мое лицо.

— Да, кажется, именно это имя. Это его дама сердца?

— Жена, — прошептал я.

Он перекрестился.

— Да благословен будь муж, что даже в таких адских муках помнит о жене, а не о… ведь и прославленные паладины иной раз в видениях, насылаемых дьяволом…

Он умолк, я сказал поспешно:

— Сэр Гендельсон не таков. Он… очень правильный.

— Это дает ему силу бороться, — сказал священник и снова перекрестился. — У него есть из-за чего стоит жить.