– Он хотел быть дома, – не сдержался я. – А не в том гадюшнике.

Отец поднял голову, посмотрел на меня. Глаза у него покраснели, опухли, на щеке лиловела губная помада: кто-то из старушек чмокнул его от души.

– Он сам решил позвонить детективам, – ответил отец. – А не они за ним пришли. Да, скорее всего, он надеялся вернуться домой, но наверняка отдавал себе отчет, что этого может и не произойти. И все равно пошел на это. Хочется верить, что у него были на то веские причины и действовал он из добрых побуждений.

Я не понял, утверждение это или искусно замаскированный вопрос, чтобы мне не пришлось на него отвечать, если не захочу.

– Наверное, – неопределенно заметил я.

Сэндвичи наконец-то аккуратно лежали на блюде. Я пошел к холодильнику за вином.

– Не знаю, рассказал бы он мне, если бы успел, – продолжал отец. – Хочется надеяться, что да.

Холодильник был битком, невозможно что-то вынуть, не опрокинув на себя целую кучу всего.

– Мне он ничего не рассказывал, – ответил я.

На кухню вошла Сюзанна, за ее подол уцепилась Салли. На Сюзанне было маленькое черное платье и туфли на каблуках, волосы она зачесала назад, выглядела эффектно и элегантно.

– Тот старикан в мешковатом твидовом пиджаке закурил трубку. Мама и Мириам разволновались, заспорили, кто из них пойдет и скажет ему, чтобы шел курить в сад, а по-моему, фиг бы с ним, пусть курит, у нас и без того сегодня забот хватает. Лишь бы пепел стряхивал в пепельницу… Сал, отпусти, мне надо кое-что… – Сью оперлась коленом о стол и достала с верхней полки шкафчика непарное блюдце. – Сойдет. Кстати, кто он такой?

– Кажется, это Морис Девайн. – Отец, скривившись, потер шею. – Социальный историк. Выручал Хьюго, если клиенты просили копнуть поглубже. Помогал составлять отчеты, или как это у них называется. Надо же, сколько народу пришло. Я и не думал, что Хьюго был так…

– Знатный сегодя кворум, – на кухню заглянул Том. – Сью, нашла пепельницу? А то он стряхивает в камин, и твоя мама того и гляди сорвется.

– Я с ней поговорю. – Сюзанна расправила подол платья и, проходя мимо моего отца, коснулась своей щеки: – У тебя вот тут помада. Мама Тома тебя испачкала.

– Сэндвичи еще остались? – Это через плечо Тома выглянул Оливер.

– Уже несу. – Отец выпрямился, осторожно поднял блюдо и ушел в гостиную.

Казалось, день тянулся неделю. Но наконец-то, наконец-то сэндвичи и воспоминания иссякли, гости стали расходиться, Сюзанна с Томом увезли домой зевавших и капризничавших детей, отец и дяди поплакали, выбирая себе вещи на память о Хьюго, мама с тетушками, несмотря на мои протесты, все прибрали, загрузили посудомойку, вытерли стол в столовой, поспорили из-за того, кто вернет бокалы банкетной фирме, пропылесосили, Господи Иисусе, весь первый этаж, и лишь после этого дом снова был в полном моем распоряжении.

Я не оплакивал Хьюго. Меня снедал жгучий стыд, точно я плюнул ему в лицо после всего, что он для меня сделал, но слезы никак не шли, что лишь доказывает, в каком жутком состоянии я тогда пребывал. Я честно пытался заплакать, даже поставил его любимый альбом Леонарда Коэна, открыл уцелевшую бутылку вина, перебрал в голове все то, чего лишился, сказал себе, что больше никогда его не увижу, – словом, сделал что мог, но не сработало. Отсутствие Хьюго было осязаемым, точно вдруг пропала часть дома, но на эмоциональном уровне его смерти будто и не существовало.

Мама оказалась права: после похорон детективы заговорили. Через два дня на всех новостных сайтах опубликовали аккуратно сформулированный пресс-релиз: Хьюго Хеннесси, в саду у которого обнаружили останки восемнадцатилетнего Доминика Генли, скончался от естественных причин; продолжать работу по другим направлениям расследования детективы не намерены. Сайты щедро разбавили эти скупые строки разглагольствованиями о спортивных достижениях Доминика, шаблонными отзывами одноклассников и всевозможными сведениями, которые им удалось раскопать о Хьюго, – как точными, так и не очень. Так, на одном сайте его по ошибке назвали “гинекологом”, и комментаторы забились в истерике: одни предполагали, что он делал подпольные аборты прямо у себя на кухонном столе и Доминик пригрозил заявить на него в полицию, после того как Хьюго выпотрошил его подружку. Через несколько часов редакторы сайта исправили ошибку, но это не помогло, все уже поверили в прежнюю версию (Подумаешь, не был врачом!!! Все равно он убийца, значит, вполне мог убивать младенцев! Он еще легко отделался, гнить бы этой сволочи за решеткой! – и куча гневных смайликов.) Другие комментарии были не лучше. (“Ох уж эти комментарии, – сказала Сюзанна, – сущая помойка. Не читай ты их”.) В итоге все сошлись на том, что Хьюго убил Доминика за то, что тот отверг его ухаживания, ведь Хьюго никогда не был женат, а это уже само по себе подозрительно!

Я много думал о том, что сказал мой отец. В больнице я убедил себя, что должен придумать план – то ли защищаться, то ли сдаться и заключить сделку со следствием, – но теперь уже не помнил, что тогда решил. И почему они написали, что не намерены продолжать работу по другим направлениям расследования? Уж не для того ли, чтобы усыпить мою бдительность? С другой стороны, а что мне сделает Рафферти? Предположим, ему удалось найти веские доказательства, однако признание Хьюго дает достаточно оснований для сомнений. Ну сдамся я полиции, и что, лучше-то от этого никому не станет, наоборот, моим родным и так пришлось несладко, а что будет с родителями, если меня посадят за убийство? Если разобраться, я подумывал явиться с повинной вовсе не потому, что в благородстве своем хотел принести жертву на алтарь правосудия, нет, скорее, ради Хьюго – нужно быть полным дерьмом, чтобы позволить ему провести последние месяцы жизни в тюрьме, – а теперь его нет, и мне плевать на придурков в интернете, пишущих гадости, которые он уже не увидит. К тому же отец прав: Хьюго сам так решил. Ум у него мешался, но не до такой же степени, он вполне сознавал, что делает. Он поступил обдуманно, чтобы меня спасти. И не воспользоваться этим было бы черной неблагодарностью.

Я подумывал сдаться еще и потому, что терять мне, в сущности, было нечего. Когда вся моя жизнь полетела под откос, оставалось лишь утешаться мыслью, что я хотя бы приличный человек, славный малый, но теперь, когда выяснилось, что я, вполне вероятно, убийца, и на это рассчитывать не приходилось. Удивительно, как быстро я с этим свыкся. И вовсе не потому, что мне это нравилось. Я никогда не ходил в плохих парнях и не стремился к этому, мне просто хотелось жить обычной счастливой жизнью. Но раз уж о счастливой жизни больше речи быть не могло, то я, справившись с потрясением, рассудил: лучше быть плохим парнем, чем жалкой жертвой. И от этой мысли чувствовать себя жертвой было уже не так тяжело, я даже отчасти примирился с тем, что меня избили два гопника. Ведь мне тоже случалось избивать.

Словом, сдаваться копам я передумал. Пошел этот Рафферти в жопу. Не нужен мне никакой план, нужно только помалкивать, если он заявится ко мне.

Загвоздка в том, что делать дальше, прежде я об этом не задумывался. Нельзя же до конца дней своих торчать в Доме с плющом, как бы мне того ни хотелось, ведь если уж на то пошло, мне нечего тут делать. У меня есть своя квартира – за которую, между прочим, я по-прежнему выплачиваю ипотеку, а сбережения рано или поздно закончатся, – была работа, было все то, что я благодаря Хьюго с легкостью игнорировал. Но Хьюго больше нет, а мои проблемы никуда не делись и настойчиво требовали решения.