– И это… было ему известно…

– Он был углём, разжигавшим мой гнев, – прерывает скюльвенд, – разящим ножом, поработившим мою волю. Ты думаешь, я этого не понимаю? Ты думаешь, я совсем оцепенел под этим его мерзким ярмом? С самого начала! С самого начала он правил моей одержимостью… И, зная это, я бросал собственные счётные палочки. Зная это, я вытянул себя – за свои же волосы я вытянул себя! – из его неисчислимых ловушек.

И Пройас видит это – не столько правоту скюльвенда, сколько истинность его трагедии, гибельный рок, преследующий все обречённые души. Верить в то, что их минуют беды. Что все наводнения утихнут прямо у их ног.

– Он сказал мне… сказал, что ты идёшь…

Взгляд, полный угрюмой задумчивости.

– Он не Бог, – молвил Найюр урс Скиота.

– И что же… он?

Хмурый вид.

– То же самое, что и я.

Пройас понимает, что следует быть осторожным и взвешивать в присутствии этого неистового человека каждое слово, чтобы ненароком не оскорбить его. Воплощённая злоба следит за всяким движением, изучает каждую гримасу – словно змея, ждущая малейшего повода, чтобы разить. А могучая фигура и перевитые стальными мышцами руки делают исход такого развития событий однозначным.

Уверовавший король осознаёт нависшую над ним угрозу, но не ощущает ни малейшей тревоги, ибо понимает, что находится на самом краю смерти.

Пройас сглатывает слюну, задыхаясь от боли, раздирающей его грудь изнутри.

– Ты… и в самом деле… считаешь… что всё это… лишь какая-то уловка?

Найюр резко склоняется, будто бы собираясь схватить или даже задушить его, зубы скюльвенда стиснуты, провисшая от старости кожа на его шее натянута напрягшимися сухожилиями.

– Он!

Удар каменного кулака расщепляет доску рядом с правым ухом Пройаса.

– Же!

Второй удар – на этот раз слева.

– Дунианин!

Жесточайший из людей дугой выгибается над ним, точно любовник.

– И я буду преследовать его. Красться за ним по пятам! Вцепляться в него во время сна! Дождусь, когда в своём омерзительном высокомерии он весь без остатка предастся непотребному обжорству своей Миссии! И когда его убогие орудия будут растрачены, когда сам он окажется потрёпан и слаб, вот тогда – тогда! – я и обрушу на него ужасающий удар моего возмездия!

– И… рискнёшь… вс…

– Чем? Вашими великими городами? Этими грудами навоза? Жиром Трёх Морей? Человечеством? Всем сущим? Глупец! Ты взываешь к разуму там, где его нет! Ты хочешь уравновесить мою ненависть моими желаниями – показать безумную цену моего замысла! Но ненависть и есть моё желание! Мои рёбра – зубы, моё сердце – утроба без дна! Я – воплощённая ярость, насилие, принявшее форму мяса и сухожилий! Моя тень раскалывает землю и обрушивается на саму Преисподнюю! Я источаю дым умерщвления невинных. И я буду пировать его унижением! Я выколю ему глаза! Сделаю побрякушки из его пальцев! Зубов! И мужского естества! Я искромсаю его так, что он превратится в червя – того самого червя, которым является по своей природе! Ибо он не что иное, как опарыш, обжирающийся гнильём и мертвечиной!

– Твоим собственном мясом, – взвыл он, вздымая нож…

Найюр урс Скиота замирает, словно бы подвешенный на собственном яростном хрипе, и Пройас удивляется своей отстранённости, ибо жизнь его, очевидно, висит сейчас на волоске, но это ничуть не беспокоит его, не говоря уж о страхе.

Король Племён оставляет позу готовности к убийству и поднимается.

– А как насчёт тебя? – сплёвывает он, заталкивая клинок в ножны. – Кто ты такой, чтобы жонглировать всеми этими доводами? Ты – брошенный под ноги и растоптанный! С каких это пор жертвы доказывают праведность собственного убийцы?

Свет становится серым. Пройас ощущает во рту лишь пустоту – полное отсутствие и слов и слюны. Он видит… Серве… стоящую двумя ступенями ниже. Не постаревшую. Изящную, даже хрупкую, хотя и одетую в варварские одежды. Такую же прекрасную, как и тогда, когда Сарцелл убил её в Карасканде.

Безумный Король Племён в силу какой-то причуды склоняет голову из стороны в сторону. Падение Голготтерата, словно какой-то живописный макет, проступает на фоне его лица, и Пройас обнаруживает, что его собственный взгляд без остатка поглощён зрелищем, представляющимся чем-то вроде разыгрывающегося под водой спектакля. Пелена Орды вздымается позади, заслоняя противоположный край Окклюзии и оспаривая у Рогов вызов, брошенный Небесам.

Свет тускнеет.

Он замечает вспыхивающие и гаснущие алые нити, а затем иссечённое шрамами лицо, искажённое гримасой бесконечного отвращения, вновь вторгается в поле его зрения, заслоняя открывающийся вид.

– Он использовал тебя всего – без остатка.

И Пройас зрит это через надвигающийся мрак – образы, проступающие в сиянии солнца менее желтушного цвета. Другая Эпоха. Другая Священная Война. Норсирай, одетый, как нищий, но держащийся, словно король – и скюльвенд…

– Даааа…

И беззаботность этого мига кажется невозможной – мига, когда он удерживал Святого Аспект-Императора и скюльвендского Короля Племён в пределах своего смертного суждения. Что, если бы он почувствовал это тогда, тот юный глупец, которым он был? Если бы ощутил щекочущее касание этого ужасающего мига…

Ещё тогда?

Неотрывный взор бирюзовых глаз. Дерьмо по-скотски истекает из лежащего у его ног истерзанного тела. Свет тускнеет. Безумец поднимает глаза, всматриваясь в сумрак, глаза его подсчитывают изукрашенные множеством Кругораспятий штандарты, свисающие из клубящейся под куполом Палаты об Одиннадцати Шестах пустоты. Он простирает вперёд руки, способные ломать шеи будто тростинки.

– Сжечь! – ревёт он так, словно и тьма и пустота его рабы. – Сжечь это место!

Найюр урс Скиота поворачивается, вновь став лишь громадным высящимся силуэтом, и спускается к мечущимся внизу мрачным теням. Проследовав сквозь них, он выходит через брешь навстречу прорезающемуся, словно ещё один свазонд, свету.

А Пройас остаётся лежать, как лежал до его появления, силясь придать каждому своему вдоху форму, позволяющую хоть в какой-то мере избежать всевозрастающих мук.

Ему кажется, что он смотрит на мир словно через тусклое стекло.

Ужасающий Голготтерат подобен сидящему на корточках нечестивому идолу, наблюдающему за тем, как какие-то жучки ползают и снуют у его чешуйчатых ног.

Передний план заполоняют скюльвенды – вопящие, бегающие с наружной стороны бреши и швыряющие головешки к закруглённым стенам Умбиликуса… Свет угасает.

Несколькими мгновениями спустя Пройас понимает, что один из призрачных спутников Найюра задержался внутри…

Ещё один силуэт. Ещё одна фигура, от которой исходит ощущение подавляющей физической мощи.