Первый бой наша рота приняла у деревни Крапивино. Танки ушли на какой-то другой участок, а роте была поставлена задача: форсировать небольшую речушку, приток Угры, и выбить немецкое охранение с того берега. После небольшой артподготовки мы пошли в атаку в первом эшелоне. Немцы вели снайперский огонь, и одним из первых погиб наш командир, старший лейтенант Аблетифов, татарин. У офицеров петлицы с ярким кантом, и кубики блестят на солнце, вот их в первую очередь и выбивали. Погиб политрук и многие другие мои товарищи, но реку мы перешли, немцев выбили. Их было около взвода, и ни одного пленного мы не взяли. Так были возбуждены боем и огорчены гибелью товарищей, что перебили всех. Что меня удивило, немцы уютно обустроили свои окопы. Из фанерок сделаны полочки, открытки, фотографии стоят. Война идет, до Москвы всего ничего, а они устроились, как дома. Там взял трофеи: опасную бритву и фотоаппарат «лейка», потом где-то в госпитале его потерял.

Дальше, за окопами, располагалась немецкая батарея. Небольшие пушки, вроде наших «сорокапяток». Наши танки откуда-то подошли и батарею передавили. Я разочаровался в своем пулемете, в бою в него попало немного грязи, и диск стало заедать.

Ельня уже была у немцев, а нас перебрасывали с места на место в районе Дорогобуж, Юхнов, Спас-Деменск. Начальство, наверное, не могло определиться с направлением немецкого удара. Противогазы мы побросали сразу, а многие бросали даже скатки, жара была, чего их таскать.

В то время нас постоянно бомбили, господство немцев в воздухе было полным. Я заметил, что, заходя на первый круг, немцы обычно бомбы не сбрасывают, видимо, сначала определяют цели.

В октябре наша часть остановилась в одной деревне. Подошли наши кухни и встали в полукилометре от окраины. Меня послали туда узнать, когда будет готов обед. Я дошел до края деревни, когда прилетели немецкие самолеты. Метрах в ста от домов были вырыты большие окопы с аппарелями для автомобилей, глубиной больше метра, в один из них я успел спрыгнуть. Немцы начали бомбить, меня здорово тряхнуло, и провал в памяти. Очнулся я уже в санчасти. Оказывается, одна бомба попала в ближайший дом или баню, и бревна полетели во все стороны, как щепки. Меня засыпало землей и, видимо, крепко ударило бревном. Хорошо, что наши потом пошли из деревни через это место. Увидели меня, заваленного, откопали, передали санитарам. В этой бомбежке погиб замполит полка, я видел нашу радиомашину, лежащую вверх колесами. Многие погибли. Воронки от бомб были размером с большую комнату. Все-таки, наверное, мне повезло. Наша санчасть смогла случайно выйти из окружения. Все дороги немцы пристреляли и постоянно бомбили, а мы двигались лесом и по новым просекам, проложенным нашими танками. Остальные части бригады были в основном уничтожены или попали в плен. Очень немногим удалось пробиться из окружения.

Для меня это время, пожалуй, самое страшное на войне. Неразбериха. Рядом с нами воевали бойцы 219-й приписной дивизии. Мы, кадровые части, были неплохо вооружены, обучены, а они от станка в бой пошли. Разновозрастные, с трехлинейками, пулеметов мало, кормили их плохо, ну и необученные они были совсем. После войны встречал ветеранов этой части, они рассказали мне о тех боях, я запомнил их стихи, называются «Атака»:

Убит замполит, и не слышно комбата,

Осталось патронов – по штуке на брата.

Махры – на затяжку, воды – на глоток,

Да сил на бросок, на последний бросок.

Нас мало осталось, нас мало осталось,

И жизни осталось нам – самая малость.

Не год и не месяц, не день и не час,

Минута – и той не осталось у нас.

Вовек не забуду, как было все это,

Как в черную высь полоснула ракета.

Как тело хотело зарыться в пыли,

Как шепот раздался: «Ребята, пошли!»

Как воздух дневной превратился в металл,

Как легкие рвал он, как горло он рвал!

Ура-а-а!

Нас мало осталось, нас мало осталось,

И жизни осталось нам – самая малость.

Но пуще и пуще грохочет вдали

Тот шепот зовущий: «Ребята, пошли!»

Военные госпитали спешно создавались, но их не хватало, и меня поместили в гражданскую больницу г. Подольска. Я получил очень сильную контузию, часто терял сознание, плохо говорил, с трудом двигался. Выходила меня женщина-врач, не знаю ее имени, мне потом сказали, что она свою пайку масла мне отдавала и вообще много внимания мне уделяла. Подольск немцы тоже бомбили. У нас в больнице тряслись кровати. Пролежал я там всю осень и зиму, и только в конце лета попал в запасной полк, а потом и на Юго-Западный фронт в 104-й мотострелковый полк.

В мае 42-го наш полк поставили в оборону на Украине, у слияния рек Оскол и Северский Донец. Здесь я уже получил звание мл. сержанта и командовал отделением. Позиции были подготовлены. Жили в хороших, крепких землянках. Мы брали воду из реки, и немцы брали. Ширина ее в этом месте была около 100 метров. Случалось, видели друг друга, но не стреляли ни мы, ни они. Было какое-то негласное перемирие. И на нашем участке фронта было спокойно. Деревни рядом стояли: Сподивань, Волчий Яр, Коровий Яр и др. Вечером даже слышно было, как в деревнях бабы песни поют. Украинские песни очень красивые: протяжные, душевные.

Командование нашего полка отправило на тот берег разведгруппу, за «языком». А я еще до войны был подготовленным санинструктором, поэтому взяли и меня, на случай оказания первой помощи. На том берегу стояло село Красный Оскол. Переплыли реку на коротнях, такие небольшие местные лодочки, типа катамарана. Человек 5–6 в нее входит. И пошли. В нашей группе было около 7 человек, мне сказали идти последним. Затем старший группы вообще велел подождать на месте, и я сел ждать. Разведчики двинулись вперед, быстро кого-то схватили и приволокли. Вернулись к себе мы без шума и без потерь.

От «языка» узнали, что против нас, в Красном Осколе, стоят румыны. Вроде бы кавдивизия. Были там и поляки, еще какие-то национальные части, и немцы тоже, но в основном румыны. Как раз на нашем участке они готовились делать прорыв, форсировать реку. Наверное, поэтому и не шумели, чтобы усыпить нашу бдительность. Когда это узнали, стали усиленно укреплять оборону. После нашего похода за «языком» тишина закончилась, начались сильные перестрелки. Не знаю, кто первый начал, мы или они. Как-то ночью к нам пришли «катюши», и по Красному Осколу дали залп. После этого снова стало поспокойнее, но за водой в открытую уже не ходили.

Однажды я перебегал из одного окопа в другой, одиночный взрыв, не понял, мина или снаряд, и меня опять ранило, в ногу и обе руки. Задело кости.

Потом полк отступал, и санбат тоже. Я попал сначала в Краснодон, потом в Старобельский госпиталь. Весь 43-й год я не воевал. Лежал в госпитале, потом находился в запасном полку, в Туле. Атмосфера в полку была напряженная, нервная. Командиры часто менялись, к солдатам относились грубо. Кормили плохо. С распределением была какая-то неразбериха, долго не знали, куда нас направить.

Я на Волге вырос, в ОСВОДе работал, воду любил, хотелось служить поближе к морю. Когда представился случай, попросился в морскую пехоту. Видимо, просьбу учли, и через некоторое время меня отправили на станцию Паша, под Ленинградом, где формировались пополнения для морской пехоты, оттуда я попал в 69-ю бригаду морской пехоты Северного флота.