Две красавицы, человек и демон, стояли спина к спине, сплетя тонкие руки. Старшее дитя Арсет потупилось, узкое лицо выражало печаль покорности и готовность принять свою судьбу. Человеческая девушка счастливо жмурилась, запрокидывая златокудрую голову; белые зубы блестели между разомкнутых пухлых губ.

…Тень Юга не скрадывала свои шаги. Я обернулся, оторвавшись от созерцания.

— Всё готово, господин, — тихо сказала Фиррат.

Я помолчал, собираясь с духом. Вовремя вспомнив, прошёл к зеркалу и придирчиво осмотрел свои знаки.

— Фиррат, дайте кисть.

На лице у меня темнели «земной исток», «чайка бесстрастия» и «могущество». Данва услужливо подставила чернильницу и, поразмыслив, я размашисто начертил между крыльев «чайки» «корону Бездны».

Тень Юга хорошо поняла меня. Окна комнаты выходили в полудикий парк, уступами спускавшийся к реке. Дальний берег Джесайят ещё не застроили. Когда в редких разрывах туч проглядывала луна, то озаряла бескрайний простор южной степи, за горизонтом переходившей в пустыню. «Это, конечно, не горы, — подумал я с улыбкой. — Но тоже дом дикой воли…»

Заклятие, начертанное Данвой, я различил не сразу. Признаться, это был не мой уровень — высшая Четвёртая с элементами Пятой. Боевая магия теней отличалась от привычной учёной и была проще в применении, но всё-таки подобная мощь впечатляла. Тонкая, совершенно прозрачная плёнка «звёздного доспеха» обовлекла просторную комнату изнутри, сообщив стеклу огромного окна прочность стали. Выйти отсюда можно было лишь через дверь — а за той ждали тени.

Под расписанным потолком неспешно, неслаженно кружили шарики света.

Не глядя по сторонам, я прошёл к окну и отдёрнул вторую занавесь, открывая всю ширину вида. Вдалеке сиял свет на каких-то башнях. Рейсовый атомник проплывал по небу, его бортовые огни казались медленными метеорами. Мерцали редкие звёзды.

Коротким заклятием я заставил шарики светить ярче.

Потом обернулся.

Передо мной предстал Воин Выси.

…Точнее сказать, «предсел», потому что гордый горец не счёл нужным подняться. Итаяс сидел вразвалочку на низком диване, непристойно расставив колени, и улыбался с самой гнусной ласковостью, какую только можно вообразить. Бледные глаза его светились, точно какие-то ночные насекомые. Самодовольства в нём хватило бы на четверых, и я признал, что по крайней мере часть своих действий просчитал неверно. Этого горца невозможно было дразнить свободой.

Он был свободен как бес.

Он и в кандалах был бы свободен.

В то же время это укрепляло меня в другой догадке…

— Ты удостоверился, уаррский император? — бархатно сказал Итаяс, точно прочитав мои мысли.

Я усмехнулся.

— Да, — сказал я скучающим тоном. — Я верю, что ты действительно видишь будущее. Это не значит, что я верю тебе, но ты занятный человек, Итаяс. У меня к тебе дело.

— У меня к тебе тоже, — горец засмеялся и с наслаждением процедил: — Я убью тебя, им-пе-ра-тор.

— Это начинает меня утомлять.

— Это хорошо, — сказал Итаяс и почти облизнулся. — Ты сможешь подготовиться к смерти.

Я вздохнул и сел. Нас разделяли несколько шагов, на правой руке я держал готовое боевое заклинание, а таянец был безоружен. Итаяс знал или догадывался, что осуществить своё намерение у него нет шансов, поэтому хранил насмешливое спокойствие.

— Другому пришлось бы дорого заплатить за эти слова, — сказал я без малейшей угрозы.

— Но я — это я.

— Ты знаешь, что нужен мне живым.

— Знаю, — радостно подтвердил горец.

— Живым можно быть по-разному. Ты не боишься провести всю жизнь в каменном мешке, не видя солнца? И, скажем, убить меня лет через пятьдесят?

В ответ Итаяс только лениво ухмыльнулся.

«Он не боится, — понял я. — Либо он совершенно сумасшедший, либо предвидит. Но что именно он предвидит?»

— Хорошо, — мирно сказал я. — Я хочу предложить тебе другую судьбу.

Итаяс издевательски рассмеялся.

— Ты очень глуп, император, — сказал он сквозь смех. — Никто не предлагает мне судеб. Я делаю их сам.

Я едва сдержал ухмылку, не менее гнусную, чем Итаясова. «Да, — подумал я. — Ты, Воин Выси, игровая фигура, сам и только сам делаешь свою судьбу». Я предполагал, что таянец будет повторять это при каждом удобном случае. Ему нравилось это говорить. Ему необходимо было постоянно убеждать себя в том, что так оно и есть.

Итаяс не читывал исторических монографий, Лаанга не наставлял его, Комитет магии не предоставлял ему исследовательских отчётов. Воином Выси руководил не разум, а смутное чутьё. Частью этого чутья была способность к предвидению. Судя по тому, как Итаяс доверял своему дару, тот ещё ни разу его не подводил. Но горец не был глуп. Он чувствовал, что где-то в данной ему силе скрывается уздечка, за которую его ведут, и бесился от этого.

Если он в самом деле не способен предсказывать мои действия и не знает, зачем я велел привести его сюда, то затея моя может кончиться удачей.

Я спросил:

— Что ты сделаешь, если я тебя отпущу?

Итаяс пожал плечами.

— Я убью тебя.

— Нет, — сказал я, глядя в бледные глаза убийцы. — Я о другом. Если я прикажу уаррским войскам уйти из Таяна, дам слово, что никогда ни один уаррец не переступит его границы, и взамен возьму с тебя слово не воевать против меня?

— Вот как? — Итаяс склонил голову к плечу. — Не с каманара — с меня? Занятный же я человек… Я не дам такого слова, император.

Я растянул рот в нехорошей улыбке, чувствуя себя воистину Господином Бездны.

— Чего ты хочешь, Итаяс?

— Убить тебя.

— Предположим, ты в самом деле меня убьёшь. Генерал Эрдрейари, Великий мертвец, не рассыплется прахом в час моей смерти. Меня самого поднимут некроманты — в полном рассудке и со всеми прежними чувствами. Не обольщайся, горец. До сих пор Уарра щадила вас. Живым или мёртвым, я прикажу стереть Таян с лица земли вместе с горами, на которых он стоит. Когда на Таян обрушится наивысшая магия или змеедемон Цай-Цей — спасёт ли таянцев их доблесть и их пещеры?

Итаяс молчал. Улыбка сошла с его лица, теперь он смотрел исподлобья, угрюмо и утомлённо.

— Итак, — сказал я ровно. — Всё или ничего. Ты дашь мне слово не воевать против меня?

— Нет.

Я выдержал паузу и тихо спросил:

— Ты не хочешь мне солгать?

Таянец прикусил губу. Мышцы его закаменели, он сел прямо, сузив глаза и глядя на меня уже не с насмешкой, а с ненавистью. Это была хорошая, нужная ненависть, я вызвал её намеренно, и мне нравилось её видеть. Парализующее заклятие приятно кололо пальцы, но я не думал, что мне придётся его применить. Итаяс вряд ли утратит самообладание до такой степени, чтобы броситься на меня.