– Успокойся и сядь, – тихо попросила она.

– Маятник, толкающий мир из стороны в сторону! – Голос сорвался, и Рэм тяжело закашлялся, схватившись за ребра. – Черт.

– Не черти, – поморщилась Уля. – И сядь. Пожалуйста.

– Да не хочу я садиться! – Он выпрямился и посмотрел на нее сверху вниз. – Как ты можешь быть такой спокойной, когда твой долбаный папаша пичкает нас этой херней?

– Ничем он нас не пичкает…

– Ага. Только сравнивает с Гусом. По масштабу преступлений против мироздания. А так все хорошо, не стоит волноваться. – Он помотал головой. – Даже звучит дико. Нет, ты посмотри, что он тут понаписал! Хоть книгу издавай.

Уля поднялась, аккуратно вернула листочки в стопку и вышла из комнаты. Рэм что-то крикнул ей в спину, но она не обернулась. Пульс оглушительно стучал в ушах. Все процессы, поддерживающие человеческое тело живым, сами вдруг стали невыносимой обузой. Уля заставляла сжиматься и разжиматься сердце. Насильно заполняла легкие воздухом. Она сосредоточилась лишь на этом, только бы не дать себе думать. Но мысли, как раскаленное сверло, так и ввинчивались в мозг.

Дрожащими руками Уля взяла чашку, подставила ее под струю холодной воды из-под крана и медленными глотками выпила. По горлу пронесся холод. Внутри все сразу онемело, затихло.

И стало легче.

Уля умыла пылающее лицо. И только потом посмотрела на себя в зеркало.

Но увидела лишь поле. Бескрайнее седое поле. Туман собирался на горизонте. Ничего нового. Просто маятник, толкающий мир. Просто голодные, сошедшие с ума тени. Тени людей, прикованных к вещицам, как к могильным камням. Сто тысяч мертвецов.

Двое из них оказались там по ее, Улиной, вине. Красивый мальчик Глеб Ямской. Косматый подонок дядя Коля. И кто-то третий, еще не определившийся, еще способный увильнуть от настигающей его дурной гибели. Например, Вилка. Ведь это и правда могла быть она. Улю передернуло. Она представила, как бродит по колено в полыни красавица и умница Виолетта – социальный работник, мамина дочка, будущая жена. Стоило только остаться на месте, дать ей погибнуть, и тонкое колечко обрекло бы ее на вечность за серой стеной.

А ведь как назойливо снилась Уле стена все эти годы! Отец, исчезнувший в тумане, подавал ей знак. А она продолжала отмахиваться, делать вид, что побег от прошлого закроет полыни дорогу в будущее. И образ серого камня, крошащегося в худых пальцах, стирался из памяти, стоило только напомнить себе, что это все просто сон. Трава, стена, туман и смех Никитки. При мысли о нем Уля с хрипом вцепилась в волосы, натянула их, чтобы острая боль заглушила боль другую, боль невыносимую. Но было поздно.

Полосатая кепочка, мелькающая в седых зарослях. Смех, переходящий в отчаянный вопль.

Никита все это время был там. За стеной. Пока она тонула в сожалениях. Пока сетовала на судьбу, но продолжала дышать, ходить, есть, говорить.

Он был там. Прикованный к красной сандалии, которую так и не нашли.

– Наверное, вылетела на обочину, – говорил Алексей, хотя никто его об этом и не спрашивал. – Наверное, подобрал кто-нибудь.

Подобрал. Испуганный игрок. Равнодушный полынник. Скулящая от ужаса служка. Да какая, в общем-то, разница? Кто-то сделал это. Принес Гусу пыльную сандалию. Обрек маленького смешливого мальчика на годы туманного морока.

А она, виноватая во всем, продолжала жить. Жалея себя.

– Черт! – Уле хотелось выть, но получалось лишь хрипло чертыхаться, склонившись к раковине.

– Кто у тебя там? – Голос Рэма заставил ее выпрямить спину.

Он уже успокоился. Движения снова стали медленными и слабыми. Глаза поблекли, ввалились. Только красные пятна на смуглых щеках выдавали пылающую внутри болезнь. Смерть, стоящую на пороге. Рэм тяжело навалился на косяк двери и смотрел куда-то мимо Ули, за окно, на побелевший от снега мир.

– Брат, – выдохнула Ульяна, не позволяя себе закричать, хотя крик рвался из горла. – Мой брат.

– Тот парень из электрички? – равнодушно спросил Рэм. – Гус сказал, что ты принесла вещицу какого-то мальчишки… Это он?

– Нет, конечно, нет… Его звали Никита. Моего младшего брата. С него все началось.

Рэм не шелохнулся, только пальцы сжали пузырек с таблетками.

– Я должна была за ним следить… На прогулке. Но отвлеклась. И его сбил грузовик. – Уля сама поразилась, как легко было сказать это, будто за словами не скрывались годы боли и неизбывной вины.

– Полынь показала тебе его смерть? – Голос Рэма слышался далеким и безжизненным.

– Да… За минуту до. Я могла что-то сделать, но не сделала… и он погиб. – Она тяжело сглотнула, чувствуя, как свело губы, будто от анестезии в кабинете зубного врача.

– Но ты же не принесла вещицу. Если верить твоему отцу, так это не работает. – Рэм пожал плечами. – Так что твоего брата… – Он сбился. – Там его нет.

– Есть. Я слышала его смех, когда была у стены. – Уля медленно осела на табуретку. – Я уже несколько лет вижу ее во снах. И слышу, как Никита смеется. Или плачет. Он там. Кто-то другой принес его сандалию… Красную. С замочком. И Гус… Гус запер моего брата за стеной… – Беззвучный всхлип наконец сорвался с Улиных губ, мучительно сотрясая все тело.

Рэм остался стоять у двери.

– Моя мама тоже там, – сипло проговорил он. – Даша… эта сука… принесла ее крестик Гусу. Отдала как третий подарочек. Все это время… Мама была там.

– Мне жаль, – только и смогла выдавить Уля. – Рэм, мне так жаль…

– Нет. Я просто не могу… – Он мрачно покачал головой. – Если я поверю, значит, она и правда гниет за долбаной стеной. В долбаном тумане. Нет. Твой папаша просто свихнулся.

– Мы же не можем сделать вид, что этого нет? – На дрожащих ногах Уля поднялась со стула. – Что отец не писал ничего, а мы ничего не читали.

– Почему? – Рэм не мигая смотрел в окно. – Я останусь здесь, пока ты ищешь последнюю вещицу. И никакой полыни. Никакой стены. Никакого тумана…

– А если они и правда там? – чуть слышно спросила Уля, прикасаясь к его плечу. – Я не смогу жить, зная, где мой брат… – Она помолчала. – А ты? Ты сможешь?

– Пару часов, оставшихся до звонка Зинаиды? Как-нибудь справлюсь.

Уля застыла перед ним. Ее переполняли тоска и жалость. Рэм, бледный, изможденный, из последних сил смотрел мимо нее в страхе встретиться глазами, выдать бурю чувств внутри.

– Посмотри на меня, – попросила Уля.

Тишина. Только вода шумела в соседских трубах.

– Посмотри на меня.

Он мотнул головой, продолжая буравить невидящим взглядом стену напротив. Уля потянулась к нему, осторожно взяла его лицо в ладони и повернула к себе. Отросшая щетина колола ей кожу. Коньячные глаза почернели от боли. Рэм молчал, сцепив зубы. В этот момент Уле отчаянно захотелось его поцеловать.