— Второстепенные проблемы тоже нужно решать.

— Разумеется, — кивнул Рамселиус. — Но утешьтесь: профессорская кафедра ваша! Уж я-то знаю наш милый факультет!

Как только Йоста понял, что кафедры мне не видать, настроение у него сразу поднялось. Мы перестали препираться и заключили мир. Юхан и чета Хофштедтер уже поднялись. Йоста забрал свой экземпляр решения ученого совета и ушел.

Прошло всего несколько минут, и я вспомнил, что пора ехать к декану нашего факультета Авроре фон Левензан. Я хотел обсудить с ней содержание лекции, которую мне предстояло прочитать. Она жила неподалеку от виллы на Норландсгатан, которую Йоста снимал у вдовы священника. Если Йоста еще не уехал, он подвезет меня на своей машине. Я быстро свернул бумаги и вскочил.

— До свидания, — сказал я Манфреду и Эрику.

— Всего доброго, — ответил Манфред.

Эрик кивнул, и взгляд его неуверенно скользнул из стороны в сторону. Я бросился в вестибюль, надел галоши, схватил шляпу и выбежал на улицу. Мне повезло: Йоста как раз заводил машину и охотно согласился меня подвезти.

Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не больше двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего через двадцать минут тебе предстоит шагнуть в вечность? Впрочем, это зависит от обстоятельств. Немалую роль здесь играют темперамент и целеустремленность. Но самое главное — знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг не знал, мы — тоже. Поэтому последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.

На юридическом факультете семинары проходили в большой светлой аудитории на втором этаже. Три высоких окна выходили на запад, на Эфре-Слотсгатан. Вдоль стен тянулись книжные полки, на них — старые парламентские акты и ежегодники «Нового юридического архива» в черных переплетах.

Столы стояли в три ряда по всей длине аудитории. Средний ряд был самый длинный, а два других — покороче. При необходимости там могли разместиться 70–80 студентов. Спинки стульев украшали резные дубовые и лавровые листья. Меж окон стояла черная доска. Руководитель семинара обычно сидел за длинным столом спиной к окну. Ему предназначался специальный стул, чуть побольше и поизящнее остальных. Однако Манфред Лундберг сел почему-то за стол у стены. Он вошел в аудиторию, когда часы показывали четверть второго. Лундберг был воплощением пунктуальности.

Случилось это во вторник, в середине января. Мы собрались на первый семинар по гражданскому праву. Над крышами домов на противоположной стороне Эфре-Слотсгатан висело бледное зимнее солнце. Я сидел спиной к окну и болтал со своим старым знакомым. Вернее, болтал он. У этого парня были огненно-рыжие волосы и свежий загар, Рождество он встречал на Мальорке, и теперь его просто распирало желание поделиться впечатлениями. Не умолкая ни на миг, он живописал средиземноморское солнце, пальмы и полуголых островитянок. Скоро я был сыт по горло. Хотелось достать носовой платок и заткнуть ему рот. Около полусотни студентов сгрудились вокруг столов и тоже болтали. Монотонный гул голосов временами прерывали взрывы смеха.

Все было как обычно. Сначала расселись, потом в дверях появился Манфред Лундберг. Мы поднялись и стали ждать, когда он подойдет к своему стулу и поздоровается с нами, лишь после этого нам снова можно будет сесть.

Есть целый ряд шаблонных представлений о занудах. Даже если они абсолютно не соответствуют истине, они все-таки существуют и будут существовать, потому что в нас живет великая страсть к шаблонам и обобщениям. То, что я говорю сейчас, тоже обобщение. Во всяком случае, девять человек из десяти, едва взглянув на Лундберга, тотчас сказали бы, что он зануда. Лундберг обладал всеми признаками подобных людей. Он был длинный, тощий, в очках в золотой оправе. Редкие волосы расчесывал на пробор. На нем был коричневый костюм-тройка в полоску, под мышкой кипа каких-то бумаг. Глядя на Лундберга, никто бы не подумал, что жить ему осталось только двадцать минут.

— Разрешите представиться, — начал он, подойдя к столу. — Меня зовут Манфред Лундберг. Надеюсь, наши занятия доставят удовольствие и вам, и мне.

Растянув губы в бледной улыбке, он сел, мы — тоже. Лундберг положил бумаги на стол и снял очки. Держа их большим и указательным пальцами, он достал из внутреннего кармана пиджака носовой платок и стал протирать стекла. Потом снова водрузил очки на нос, сунул платок обратно в карман и посмотрел на нас.

— Как вы уже знаете, на наших семинарах мы будем рассматривать различные проблемы, связанные с гражданским правом. Начнем с вопроса о взаимных обязательствах сторон. В следующий раз займемся торговым правом, а точнее — статьями двадцать третьей и двадцать четвертой. Я попрошу всех участников семинара изучить описанный в задании случай с доставкой южных фруктов. Каждый из вас получит экземпляр задания… — Лундберг постучал пальцами по кипе бумаг, лежавшей на столе. — Случай этот гипотетический, тем не менее, он весьма поучителен. Потом мы разберем еще несколько случаев, иллюстрирующих различные положения торгового права, и перейдем к долговым обязательствам. В этой связи мы коснемся и некоторых более общих проблем, вытекающих из коммерческих договоров и соглашений.

Он сделал короткую паузу. Голос Лундберга прекрасно соответствовал его физиономии и всему облику. Он звучал внятно и монотонно, немного в нос. Манера говорить у него была почти такая же, как и манера ходить, а ходил он ровными, большими шагами.

— Но сначала нужно решить несколько организационных вопросов, — продолжал Манфред Лундберг. — Мы разделимся на две группы. Я пущу сейчас по рядам два листка бумаги. На них будет указано время занятий для каждой группы. Вы можете выбрать ту группу, какая вас больше устраивает. Но если одна группа окажется гораздо многочисленнее другой, от принципа добровольности при формировании групп придется отказаться. Вопросы есть?

Он замолчал, взгляд его скользнул по столам, с одного студента на другого. Впрочем, Лундберг никогда не смотрел в одну точку.

Вопросов не было. Два листка бумаги он пустил по рядам направо и два — налево. Я сидел спиной к окну, падавший из него солнечный луч озарял поверхность стола слева от Манфреда Лундберга.

— С самого начала я прошу вас как можно глубже разобраться в изучаемых нами проблемах, проявлять активность, принимать участие в дискуссиях и задавать вопросы, если вас что-нибудь смущает. Это пойдет на пользу и каждому из вас, и всему семинару в целом.

Внезапно Манфред Лундберг замолчал, достал из внутреннего кармана пиджака носовой платок, закрыл им лицо и дважды громко чихнул. Потом вытер нос и снова спрятал платок. В эту минуту он совсем не походил на умирающего.

Листы с расписанием семинаров медленно ползли по рядам направо и налево, от середины к краям. Студенты тщательно изучали их и вписывали свои фамилии. Наконец один из листков лег на стол, за которым сидел я. Расписание этой группы было составлено таким образом, что попавшим в нее студентам пришлось бы вставать по понедельникам ни свет ни заря. Для меня это было неприемлемо. Я написал свое имя на другом листке и передал его соседу с огненно-рыжей шевелюрой. Похоже, заниматься утром по понедельникам мало кто был готов. Значит, от принципа добровольности придется отказаться. И ничего не оставалось, как положиться на удачу.