Кан и Морти Шифф, чтобы взять личные подписки на кредит в попытке спасти положение. Но ущерб, нанесенный Goldman, был нанесен, и Goldman, Sachs стала еще одной немецкой фирмой, на которую пал тяжелый груз.

Даже вступление США в войну в 1917 году не смогло умерить язык Генри Голдмана. Ситуация, которую в семье называют «болезненной», но которая наверняка была гораздо более серьезной, начала складываться как на деловом, так и на бытовом уровне. Пока Генри Голдман разглагольствовал, его племянник Говард Сакс находился на действительной службе в 26-й дивизии; сын Сэма Сакса Пол, еще один племянник, служил в Красном Кресте во Франции; другие члены совместных семей продавали облигации Свободы, наматывали бинты и выступали на митингах «за похороны кайзера».

Лондонский банк Kleinwort передал в Нью-Йорк сообщение о том, что Goldman Sachs грозит попасть в «черный список» в Англии. В этот момент Голдман сам понял, что происходит, и пришел к своим партнерам, чтобы сказать, что, по его мнению, он «не в своей тарелке». Они охотно согласились, и его отставка была принята.

В течение нескольких месяцев Голдман, хотя и не был больше партнером, сохранял свой офис в компании Goldman, Sachs. Но по мере накаления атмосферы военного времени это стало невозможным. Он переехал в собственный офис в центре города. Вместе с Генри Голдманом ушла и его доля в капитале фирмы, которая была весьма значительной. Этот факт нанес фирме еще больший ущерб, чем его прогерманская позиция, а поскольку Goldman Sachs не повезло иметь в своем штате такого патриота-крестоносца, как Отто Кан, для фирмы наступили тяжелые времена, из которых она вышла только после войны. Это мало способствовало расположению Генри Голдмана к остальным членам его семьи. Генри Голдман и Сэмюэл Сакс больше никогда не разговаривали. Не общались Генри и со своей сестрой Луизой, которая была женой Сэма Сакса. Вражда продолжалась и в следующем поколении, и по сей день практически нет Голдманов, которые бы общались с Саксами.

В начале 1930-х годов Генри Голдман отправился в свою любимую Германию с идеей поселиться там на постоянное место жительства. В условиях прихода к власти Гитлера это было, конечно, ошибкой. По словам членов семьи, Голдмана схватили, обыскали и подвергли «многим другим унижениям». Он вернулся в Нью-Йорк побежденным и разочарованным и умер там, став жертвой собственной мечты о ницшеанской власти.

Филип Леман был удивлен и расстроен чувствами своего старого друга не меньше, чем партнеры Голдмана. После первой встречи, посвященной этому вопросу, они расстались в гневе. Когда Голдман покинул Goldman, Sachs, разрыв между друзьями стал окончательным. Lehman Brothers и Goldman, Sachs продолжали пытаться сотрудничать по вопросам андеррайтинга, но отношения между двумя фирмами уже не были такими, как прежде. Часто возникали споры. Почему, требовали Леманы, Goldman, Sachs берет на себя все обязательства, выставляя свое имя в рекламных объявлениях, в отношении предприятий, на которые Lehmans предоставил деньги? Goldman, Sachs, в свою очередь, спрашивал, почему Lehmans рассчитывает на половину прибыли по сделкам, инициированным Goldman, Sachs. Споры часто переходили в гневное обзывательство. «Они оба были слишком амбициозны, — сказал один из банкиров, — чтобы оставаться женатыми». Но дело было не только в этом.

На смену Генри Голдману в Goldman, Sachs пришел обходительный и полированный южанин по имени Уоддилл Катчингс, работавший в металлургической промышленности. В настоящее время Кэтчингс привлек к себе внимание общественности серией книг, написанных в соавторстве с Уильямом Т. Фостером, в которых в определенном литературном стиле развертывались все более радужные перспективы послевоенной экономики Америки. Однако Леманы с недоверием относились к эпатажному Катчингу. Филип Леман считал, что Катчингсу «не хватает уравновешенности», что он «слишком амбициозен и агрессивен» и «слишком оптимистичен». (События десятилетия спустя, в 1929 г., доказали правоту Леманов и застали Катчингса врасплох). В то же время бруклинский юноша, только что окончивший школу № 13, по имени Сидни Вайнберг, смотрел через гавань на возвышающийся финансовый район Манхэттена и решил, что именно там находятся деньги. По его собственному признанию, он отправился «на вершину самого высокого здания» в этом районе, которое в то время называлось 43 Exchange Place, и начал спускаться вниз, прося работу на каждом этаже. Он дошел до второго этажа, после чего нашел компанию Goldman, Sachs и был принят на работу в качестве офисного работника. Катчингс взял Вейнберга под свое крыло, и Леманы считали, что у Вейнберга есть перспективы.[58] Но Вейнберг был нетерпим к связи с Леманами и хотел разорвать ее. Отношения между двумя фирмами становились все более горькими, пока, наконец, не был составлен официальный меморандум о разделении.

В меморандуме перечислялись 60 различных корпораций, которые Lehman и Goldman, Sachs совместно андеррайтили, а затем эти компании были разделены в зависимости от того, какая из них имела «главный интерес». Goldman, Sachs получила сорок одну компанию, а Lehmans — оставшиеся девятнадцать. Sears, как и следовало ожидать, досталась Goldman, Sachs. Каждый из банковских домов согласился не вторгаться на территорию другого.

Неприязненные отношения между двумя компаниями сохранялись вплоть до 1956 года, когда Sears, Roebuck решила создать дочернюю компанию по приему продаж. В этот момент Сидни Вайнберг позвонил Роберту Леману, сыну Филипа Лемана, и попросил Lehman Brothers вернуть свое историческое место в финансировании Sears.

В конечном итоге от разделения выиграли обе компании, но больше всего Lehman Brothers. Это заставило Филипа Лемана самостоятельно заняться инвестиционно-банковской деятельностью, не опираясь на костыль Goldman, Sachs. Как сказал один из инвестиционных банкиров, «я думаю, что это лучшее, что когда-либо случалось с Lehman, потому что они сняли пальто, засучили рукава и отправились на поиски бизнеса». У Lehman всегда было много денег, но это совсем не то, что быть агрессивным, чтобы получить бизнес. После спора они стали по-настоящему энергичными».

Среди прочего, Леманы получили уединенную элегантность дома номер один по Уильям-стрит — строение, впервые построенное Селигманами, благодаря которому Lehman Brothers является единственным инвестиционно-банковским домом на Уолл-стрит, занимающим собственное здание. (И здание это вполне достойное, с собственной столовой на восьмом этаже и спортивным залом). Леманы продолжили политику Филипа, занимаясь акциями, которые, по крайней мере, вначале казались слишком «недостойными» для других банкиров. Среди них были акции авиакомпаний, электроники, кинокомпаний и ликероводочных компаний, которые помогли Леманам стать, по выражению Fortune, «одним из самых крупных производителей прибыли — многие считают, что самым крупным в бизнесе». Сегодня партнеры Lehman входят в советы директоров десятков американских корпораций, управляют инвестиционными фондами стоимостью в несколько миллиардов долларов, включая активы корпорации Lehman, которая