ряд «фобий», одной из которых были другие Варбурги. Он винил Варбургов в том, что был евреем, — вполне разумный вывод — и был убежден, что два его брата-американца, Феликс и Пол, ставшие такими богатыми благодаря бракам с Лоебами и Шиффами, поступают с ним несправедливо в финансовом смысле. Все свободное от коллекционирования время он тратил на написание длинных и горьких писем родным, в которых излагал свои претензии. Бывало, что одно упоминание о братьях приводило его в неконтролируемую ярость, и в такие моменты только мягкосердечный Феликс, которого он очень любил, казалось, мог его успокоить. «Создавалось впечатление, — задумчиво говорит один из членов семьи, пытаясь разгадать бедного Аби, — что он ненавидел быть Варбургом и в то же время не мог избавиться от того факта, что он Варбург». Аби умер в Гамбурге в 1929 году. Его жене, Марии, удалось несколько лучше сохранить свою часть смешанного брака. Наблюдая за приходом Гитлера к власти, она начала потихоньку организовывать вывоз коллекций мужа в другие места. Через американского консула в Берлине племянник Аби, Эрик Варбург, организовал отправку материалов в Англию. Потребовалось 535 ящиков на двух небольших пароходах «Гермия» и «Джессика», чтобы доставить коллекции Аби по Эльбе, через Северное море в Темзу, где они составляют основу библиотеки Института Варбурга при Лондонском университете. Во время погрузки вдова Аби, Мэри, угощала чаем и бутербродами на пристани упаковщиков, которые были настроены антинацистски.

Еще одним джентльменом, состоящим в смешанном браке, был Джимми Шпайер, наследник нью-йоркской компании Speyer & Company своего дяди Филипа. Как и Эби Варбург, Джимми Спейер никак не мог определиться, по крайней мере, с тем, насколько он еврей. Шпайер был маленьким, щеголеватым, с накрахмаленными воротничками и довольно колючим человеком. Он настолько гордился своим именем, что никогда не позволил бы своей фирме занять более низкую позицию, чем чья-либо другая, при получении кредита, и это тщеславие Шпайера к 1920-м годам привело к некоторому снижению могущества фирмы. Тем не менее он занимал офис с высокими потолками в здании на Пайн-стрит, построенном по образцу флорентийского Палаццо Пандольфини, и управлял из него патрицианским банковским домом, состоящим из одного человека. Личный облик г-на Спейера был настолько старосветским, настолько континентальным, что казался прямо-таки экзотическим. Он был настолько ярко выраженным европейцем, что казалось маловероятным, чтобы он вообще интересовался американскими вещами. Тем не менее, именно он стоял у истоков создания Музея города Нью-Йорка — красивого колониального здания на верхней Пятой авеню, где хранится самая восхитительная в городе коллекция американских экспонатов. Он был директором больницы Mount Sinai, постоянным жертвователем на еврейские благотворительные организации, а также выдающимся критиком клубов и школ, где практиковалась расовая или религиозная дискриминация. Тем не менее, он был членом клуба Racquet Club, где другие евреи не принимались даже в качестве гостей членов клуба. Гордость за свою фамилию Шпейер привела к тому, что по королевскому указу он создал несколько искусственных Шпейеров. Однажды, обедая со старым кайзером Вильгельмом (таков был старосветский Джимми Шпайер), г-н Шпайер упомянул о своем огорчении по поводу отсутствия сыновей, которые могли бы продолжить род. «Но ведь во Франкфурте наверняка остались Шпайеры», — сказал кайзер. «Ни одного», — печально ответил Шпейер. «Так не пойдет», — сказал кайзер. «Во Франкфурте всегда должен быть Шпейер!» И тогда кайзер присвоил зятю Шпейера, Эдуарду Бейту, титул, разрешив Эдуарду добавить к своему имени «фон Шпейер». Это был облагораживающий «фон», которого не было даже у таких благосклонных «придворных» евреев, как Альберт Баллин.

Загородный дом Джимми Шпейера на Гудзоне назывался «Вальдхайм», но женился он на язычнице Эллин Принс, чья родословная восходила к колониальным временам. Он так гордился происхождением своей жены, что в своем списке «Кто есть кто» указал имена ее родителей (включая девичью фамилию матери). А вот имена своих собственных родителей, Эдуарда Гумперца и Софи Рубино Шпейер, он опустил.

В то время как некоторые участники дискуссии, казалось, не были уверены, заявлять ли о своем еврейском происхождении, другие были настроены вполне определенно. Одним из них был Говард Гудхарт, сын миссис Хэтти Леман Гудхарт. В свое время он выдвинул теорию, согласно которой он является прямым потомком Филона Иудея, греко-иудейского философа 20-х годов до н.э. Причина такого мнения Гудхарта была проста. Он считал, что со сменой поколений — по крайней мере, среди евреев — некоторые имена появляются вновь, хотя их написание несколько изменяется. Тот факт, что его отца звали Филипп Дж. Гудхарт, убедил Говарда в том, что все началось с Филона Иудея. Чтобы укрепить связь с Филоном, если не доказать ее, Гудхарт за определенную плату нанял профессора Гуденау из Йельского университета для написания книги о Филоне. Хотя книга не стала большим бестселлером, она понравилась Гудхарту, и он подарил ее всем своим друзьям.

«Гольф», как было модно его называть, начинал доминировать на спортивной сцене высшего класса. Вместе с гольфом появился загородный клуб, и вскоре клуб «Хармони» уступил свое звание самого модного еврейского клуба загородному клубу «Сенчури» в Уайт-Плейнс. В течение многих лет «Век» был почти исключительно немецким клубом, в котором действовало неписаное правило, запрещающее посещение «восточных». Кроме того, это был почти исключительно клуб Уолл-стрит, с несколькими, как говорили, «символическими Гимбелами» из мира обычной торговли. Только в последнее время социальный состав «Века» начал меняться, но до сих пор проводится различие между евреями «Века» и евреями гольф-клуба Sunningdale в Скарсдейле, который многие немецкие евреи считают несколько приезжим.

В двадцатые годы в толпе появились семьи, которые хотели несколько расширить свои социальные горизонты и не терпели еврейских загородных клубов. Например, Морти Шиффу больше нравился клуб Piping Rock, один из самых элегантных клубов для неевреев на Лонг-Айленде. В Century он практически не появлялся. Другие семьи попадали в странные ситуации. Леманы, Варбурги, Строки, Иттлсоны, Стралемы и Селигманы в двадцатые годы стали проводить зиму в Палм-Бич (нет нужды говорить, что эта публика решительно избегала еврейской мекки — Майами-Бич), где они комфортно общались в кругах язычников, не получая при этом приглашения вступить в элитный христианский клуб Everglades. В то же время Генри Селигман, хотя и не был принят в Everglades, но из своего летнего дома в Элбероне был приглашен в столь же элитный и столь же христианский гольф-клуб Deal Golf Club, что дало повод заметить, что Генри был «сезонным евреем». На Лонг-Айленде глянцевый клуб Maidstone и более скромный яхт-клуб Devon считаются клубами для неевреев. Однако одна нью-йоркская семья, отвергнутая клубом Century, сменила имя, обратилась в