Тем не менее, несмотря на архетипические мотивы в сказке о царе и Гришке, стать подлинным героем Распутину не позволил ряд факторов: это и убийство, произошедшее ранее «финала» всей сказки; нераспространенность упоминаний о нем в крестьянском политическом дискурсе до 1917 г.; общая негативная оценка Распутина как царского приспешника, символа грехопадения двора. «Сперва-то он хорошо будто народу служил, да переманили его баре, золотом купили, и на баб обласел. Вот и продал он народ, хоть и наш был, серый человек», — объясняли солдаты грехопадением конец Распутина[1031]. В результате приведенная сказка про Гришку может рассматриваться лишь в качестве более позднего исключения формировавшегося сказочного метадискурса.

С помощью наиновых сказок формировалась народно-мифологическая картина Гражданской войны. Солдаты из крестьян, например, передавали такую версию приезда В. И. Ленина в Россию в апреле 1917 г.: «Как ему в родную землю попасть? Не пускают его ни короли, ни вельможи, ни военные разные власти. Чуют власти, что на вред он им, народу же на помощь. Бьется этот человек, как птичка в стекло, — не пробьет никак. А лететь ему вольно хочется на свою далекую родину. Он туда, он сюда — нет проезда! И видит он — русский солдат идет теми чужими землями, и идет в нашу сторону. „Куда ты?“ — спрашивает. „Отпускной я, иду проведать родину и родню“, — отвечает солдат. „Ох, прошу тебя, возьми ты меня с собой и невидимо, и незнаемо! Если возьмешь, всей нашей земли жизнь облегчится!“ Посмотрел на него солдат со вниманием: стоит перед ним невелик ростом человек и насквозь разумом светится, от добра, от ума лобастый, простой весь. Солдат же народ дошлый, при случае и наколдовать умеет. Дунул-плюнул солдат и подвез нужнейшего нам человека, прямо в Питер к Николаевскому вокзалу. А там уж его дружки встретили. Вот самая наиновая сказка»[1032]. Как видим, в народном сознании мотив пломбированного вагона был заменен колдовством дошлого солдата, что делало Ленина подлинным героем от народа. Конечно, ходили среди крестьян и прямо противоположные слухи о председателе СНК, в том числе наделявшие его инфернальными характеристиками. Впрочем, многие исследователи считают большинство комплиментарных сказок о Ленине псевдофольклором, текстами, сфальсифицированными в сталинскую эпоху[1033], другие авторы все же настаивают на подлинности некоторых из них[1034]. А. А. Панченко, критически настроенный относительно ленинианы, признает, что сказки о советском вожде возникли «не на пустом месте»[1035].

Следует заметить, что использование литературных дискурсов как интерпретационных моделей было характерно и для деревни, и для города. Если необразованные или малообразованные крестьяне в качестве когнитивной модели использовали народную сказку, то образованные слои также находили себе тексты, с помощью которых наполняли смыслом новую фронтовую повседневность, — как правило, ими становились известные литературные произведения. Так, Пол Фассел выделяет роман Дж. Баньяна «Путь паломника», который формировал у британских солдат своеобразные смыслы войны в религиозно-мистическом ключе[1036]. В дневниках некоторых русских офицеров встречались упоминания героя популярного в России писателя Кнута Гамсуна лейтенанта Глана[1037]. Показательно, что Глан, тяготясь бессмысленностью своего существования, ищет и находит свою смерть. Первая мировая война предоставила современникам, поставив их лицом к смерти, возможность переосмыслить свою жизнь и свои ценности.

Таким образом, мы видим, что в крестьянском политическом многоголосии периода Первой мировой войны обнаруживается пласт близких по семантике и форме высказываний, складывающихся в единый дискурс. Его полифоническая структура, связанная с архетипическими стереотипами, религиозно-идеологической пропагандой, распространяемыми странниками слухами соответствовала уровням массового сознания и определяла интерпретацию актуальных событий. Отдаленность крестьянского мышления от рациональной текстовой культуры наделяла фольклорно-архетипические модели особенным значением, в результате чего период военных неудач и хозяйственный кризис в империи рассматривались крестьянами в соответствии с эсхатологическими представлениями как божья кара за царские прегрешения. Массовость подобных воззрений проявилась в формировании метадискурса, в основу которого легли высказывания, семантически и стилистически связанные с народной сказкой, которая в традиционной культуре несла важную дидактико-социализирующую функцию. В соответствии со сказочным фольклором для преодоления бедствий необходимо было наказать или устранить основных антигероев, однако жизнь в итоге оказалась куда более жестокой, чем сказка. Если по логике последней погрязшие в разврате (оказавшиеся в беде) по вине ложного героя-антагониста царские дети должны были быть спасены героем, который в результате этого становился царем, то в ночь с 16 на 17 июля 1918 г. они вместе с родителями-антигероями были расстреляны в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге по решению Уральского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

* * *

Изучение массовых настроений российского крестьянства как носителей устной культуры затрудняется не только известной ограниченностью источниковой базы, но и спецификой народной ментальности, которую исследователи характеризуют как синкретичную. Синкретизм крестьянского мышления приводил к амбивалентности попадавших в поле зрения народа категорий. В этом отношении внешняя покорность мобилизации согласовывалась с внутренним неприятием войны, а желание проучить немца соседствовало с признанием, что если немец победит, то при нем жить будет лучше. Показательны метаморфозы образа Николая II, воспринимавшегося некоторыми крестьянами олицетворением зла, воплощением Антихриста; вместе с тем, согласно другим высказываниям, именно Антихрист должен осуществить вековую мечту народа — дать крестьянам землю. Тем не менее массовое оскорбления царя и членов его семьи позволяет говорить о десакрализации императорской власти, внутреннем отречении народа от своего царя. Крестьянский дискурс о войне и царе, выражавшийся в слухах, а также высказываниях, обнаруживающих фольклорную основу, может быть интерпретирован в качестве сказки, в которой царь оказывался главным антагонистом героя — народа, вовлеченного в мировую бойню в результате измены верхов. Образ царя-антагониста наполнялся в конечном счете политическим содержанием, предопределяя будущее крушение монархии.