— Почему они не убьют нас сразу?! Как нам жить на острове, где живут только мертвые и демоны? Пускай сами идут к черту! Их сюда никто не приглашал!

Анна прижала его к себе. Он вырвался из ее объятий и отбежал, бросив то, что держал в руке. Она наклонилась посмотреть, что это. Маленькая черепашка отчаянно мотала в воздухе лапками, безуспешно пытаясь перевернуться. Анна подняла ее и подошла к Маттеусу.

— Обещай мне, что ты спасешь ее, пожалуйста, — попросила она, передавая черепашку мальчику, — я прошу тебя, Маттеус, обещай мне. — А потом села рядом и сказала: — Знаешь, во время войны в Германии мы прятали дома мальчика. Он жил у нас под полом. Он был такой же беспомощный, как эта черепашка...

Маттеус взял в руки черепашку и стал нежно гладить ее панцирь. Когда они вместе вернулись в деревню, Анна все снимала знакомые лица. И прощалась. Вечером они пришли в дом Нишмы. Рейчел все повторяла словно мантру:

— Это же только на время, только на время...

Утром Анна тоже упаковала вещи. Потом села у окна, закурила и в очередной раз перечитала письмо от Эндрю. На самом деле это трудно было назвать письмом. Просто записка: «Самолет в Маджуро улетает седьмого вечером. Сегодня в полдень все жители острова покинут Бикини. Эндрю Бредфорд».

Она вышла на пляж, порвала записку на мелкие кусочки и выбросила их в воду. Когда они исчезли в волнах, повернулась и пошла в сторону пристани.

У длинного трапа, ведущего на корабль, толпились люди. Они медленно поднимались на палубу, неся на плечах и головах мешки и корзины со своими пожитками. Анна увидела Маттеуса. Он стоял рядом с матерью и старой Кетрут. Анна подбежала к нему и расцеловала.

— Уезжаешь, мистер? — спросила она, стараясь сдержать слезы. — Мужчины иногда уезжают, но потом возвращаются. Ты вернешься!

— Что ты говоришь? Почему ты плачешь? Конечно, я вернусь! — сказал мальчик по-немецки.

Он взял ее руку. Положил ей на ладонь черепашку и, прижавшись губами к ее уху, прошептал:

— Отпустишь ее сегодня в море? В нашем месте? Помни! Только в нашем месте...

Нишма взял мальчика за руку, и они стали подниматься по трапу вверх. Анна стояла возле трапа и смотрела. Джуда разговаривал с офицером в синей форме, который старательно записывал что-то на листе бумаги.

— Сто шестьдесят семь. Это все, Джуда? — услышала она.

Раздался скрип лебедки, поднимавшей трап. Через минуту зазвучала корабельная сирена. Анна смотрела на столпившихся на палубе людей. Корабль отчалил. И вдруг они запели хором:

I jab ber emal, aet, I jab ber ainmon

ion kineo im bitu

kin ailon eo ao melan ie

Eber im jiktok ikerele

kot iban bok hartu jonan an elap ippa

Ao emotlok rounni im ijen ion

ijen ebin joe a eankin

ijen jikin ao emotlok im be rim mad ie[11]

Анна стояла, выпрямившись, и слушала, пока не стих последний звук. Потом, когда корабль исчез за горизонтом, она подошла к берегу и вошла в воду. Разомкнула пальцы. Черепашка оттолкнулась от ее ладони и исчезла в воде. У нее перед глазами стояло улыбающееся лицо Маттеуса...

Вечером она с чемоданом в руке стояла на песке у пальм, а спустя совсем немного времени самолет уже набирал высоту. Анна достала бутылку и перочинный нож, ловко откупорила бутылку, откинула голову и стала пить прямо из горлышка. Наконец, немного успокоившись, взяла ручку и бумагу.

«Здесь, на высоте, кажется, что ты ближе к Богу. Я должна здесь напиться! Чтобы этого Бога не проклинать. За то, что Он ничего не видит и молчит. Его не было в Дрездене, Его не было в Бельзене и Его не было сегодня утром на Бикини. Его никогда нет. Наверное, Его нет вообще. Я скучаю по Маттеусу, скучаю по Лукасу. Я скучаю по скрипке. По ней особенно. Мне не хватает только тебя. Это огромная разница, Эндрю. Скучать я буду всегда, а не хватать мне будет тебя. Ты плохой, недобрый человек. Ты все уничтожаешь».

Она закрыла ручку и спрятала ее в сумку. Поднесла к губам бутылку. Потом схватила сумку, вынула оттуда блокнот. Перелистывая страницы, вспоминала остров, который обречен исчезнуть с лица земли, перечитывала истории, которые записывала в эти дни. О дружбе, близости, нежности, покое. Перед ней, словно кадры кинохроники, вставали картинки: старая Кетрут, плюющая красной, как кровь, слюной, огромный лангуст в морской пучине, улыбающийся Маттеус, мальчики, «изучающие волны», возвращение Нишмы с рыбалки, переполненная людьми церковь, ненавистный Вайэтт, испуганный Джуда со слезами на глазах, Рейчел с внучкой на руках, девочки, которые заплетают ей косы. Она достала из кожаного футляра фотоаппарат. И стала вскрывать кассеты и выдергивать из них пленку. Все это так и было. Все это она запомнила. Все это они уничтожат. Но она не хочет иметь с этим ничего общего. Это останется в ее памяти. Навсегда. Она выдергивала пленки и бросала их на пол. И вдруг поняла, что очень устала. Пустая бутылка выскользнула из ее рук. Она уснула.

В течение всего путешествия Анна пребывала в полусне, обессиленная и оглушенная алкоголем. Маджуро, Гонолулу, Лос-Анджелес. Она спускалась по трапу с остальными пассажирами, подавала билеты, садилась в очередной самолет. И вот наконец аэропорт Нью-Йорка. Стоял теплый вечер. Анна взяла такси и велела водителю ехать на Таймс-сквер. Ей странно было видеть суету на улицах и слышать громкую перекличку автомобильных гудков. Она опустила глаза и увидела, что на ее туфлях еще остались песчинки с Бикини.

Письменный стол выглядел таким же, каким она его оставила. Мятая карта Тихого океана. Листы бумаги, исписанные почерком Стэнли. Пустая кофейная чашка. Ее любимая ложечка на блюдце, как будто она вышла отсюда вчера.

Анна медленно встала и прошла на кухню, принесла себе кружку кофе. В «машинном отделении», как всегда, трещали телексы. Анна выложила скрученные спиралями засвеченные пленки на стол. Туда же — несколько незасвеченных кассет и наконец футляр с фотоаппаратом.

Отошла к окну и закурила. В дверь постучали, кто-то вошел. Она не обернулась.

— Не следует столько курить, Анна, — услышала она спокойный голос Артура.

Она повернулась. Медленно двинулась в его сторону. По ее лицу градом катились слезы.

— Они действительно хотят взорвать остров? — спросил Артур, обнимая ее.