Флирия была ростом со сливочник. Выше талии она выглядела, как лилейно-белая статуэтка: шейка, пальчики, маленькие девичьи груди – все в ней восхищало безупречным изяществом. А ниже тонкого стана – вытянутое сине-зеленое брюшко с парой тонких ножек, словно у летучего насекомого. Впрочем, если смотреть непредвзято, ее нижняя часть тоже была прелестна без изъянов. За спиной переливались зыбким радужным узором стрекозиные крылья.

Точеную головку украшал то ли венок, то ли шапочка, сплетенная из голубоватых побегов незабвенника лугового. Что-нибудь такое сплести – на это соображения у флирий хватает, но разговаривать они не умеют. Друг друга понимают без слов, а у тех, кто не принадлежит к их ветреному народцу, нет никакой возможности с ними объясниться.

Обычно где одна флирия, там и другие, они всегда держатся стайками. Могут ли они шпионить для Лормы – это под большим вопросом. Вообще-то, Суно склонялся к тому, что скорее нет, чем да, но в таких делах здравая подозрительность не повредит.

Тропа проходила через маленькую заросшую долину, где Маюн держит в каменных ладонях пронизанное солнечным сиянием озеро. Вокруг теснилась пышная зелень, какую в Суринани встретишь только возле водоемов, здесь-то путешественники и увидели это диво.

Флирия вилась над кустиком с синими цветами, и было понятно, что сейчас она танцует для этого кустика, позабыв об остальном мире. Танец-гимн, танец-дар, танец-беседа. Ее личико, чуть-чуть капризное, оставалось вдохновенным и сосредоточенным: она выражала с помощью движений свое восхищение большими резными листьями, кое-где насквозь изъеденными, и бархатистыми цветами, ярко-синими с переходом в молочную белизну у основания продолговатых бутонов.

Растение до того ее очаровало – а флирию что угодно может внезапно, хотя и кратковременно очаровать, и тогда она пустится в самозабвенный танец, – что она даже на зрителей не обратила внимания, в то время как ее соплеменницы попрятались в зарослях. Все они были не крупнее кувшина. Должно быть, отбились от того роя, который пронесся над Пчевайской равниной в минувшее полнолуние.

О мороке невидимости она позабыла или, может, не рассчитывала на встречу с человеком в этой глуши, так что ее видели не только волшебники, но и двое провожатых из деревни.

Закончив прихотливый плавный танец, флирия взмыла вверх, сделала круг над зарослями и нырнула в гущу листвы, где затаились ее подружки. Будто бы никого там нет, только шелест и шорохи, а на морщинистой серой скале по ту сторону озера колеблются, сплетаясь в зыбкое световое полотно, отраженные от воды солнечные блики. Пахнет теплой сыростью, размокшими травяными стеблями – восхитительный для этого засушливого края запах.

– Пусть Мирлай, дочка Ичабур-нубы из Улайвата, выйдет за меня замуж! – обрадованно выпалил один из проводников. – Ну же, загадывайте, почтенные, нас обсыпало ее пыльцой, это счастливая примета на сердечные дела, только надо не мешкая загадать вслух.

И в самом деле, на тюрбанах у спутников Суно поблескивали цветные искорки. Надо полагать, у него тоже.

– Пусть Зинта вернется ко мне в полном порядке, – шепнул он еле слышно, отвернувшись, чтобы никто не прочитал по губам.

Считается, что это всего лишь суеверие, но он не брезговал суевериями.

– Пусть гордячка Рекай из Нутханды меня в следующий раз не прогонит, а пустит ночевать, – осклабился второй киншатец.

– Пусть соседка с улицы Сломанного Каблука пригласит меня в гости, когда мужа дома не будет, – подмигнул развеселившийся Кебрехт и пихнул в бок Зомара. – Ну, а ты чего молчишь?

– Пусть ей во всем повезет, – негромко произнес угрюмый молодой амулетчик.

– Экая формулировка – а вдруг ей повезет, да не с тобой? – курьер Ложи покачал головой. – Эх, молодежь, молодежь…

Умывшись над озером, они отправились дальше. Шагая за своими подчиненными, Суно невольно слушал их разговор.

– Так у тебя все-таки есть девушка? – любопытствовал курьер. – Кто такая?

– Она не у меня и не для меня, – безучастно отозвался Зомар.

– Отшила?

– Я с ней ни разу не разговаривал.

– Что ж ты так? Если нравится – надо сразу корову за вымя… Красивая?

– Да, красивая.

– А почему ты с ней не поговорил?

– Она не для меня.

Отвечал он неохотно, с наводящей скуку монотонностью, и собеседник вскоре отстал, что-то разочарованно проворчав насчет нынешней молодежи.

Шли в молчании, вдыхая запахи южных гор. Тропа петляла среди старых каменных горбов и пестрой зелени, подымаясь все выше к перевалу.

Если тебя положили в хрустальный гроб, будешь спать зачарованным сном, пока не расколдуют и не разбудят, так почему же Зинта проснулась сама?

Эта штука, в которой она лежала – похоже, что нагишом, да точно ведь нагишом! – не могла быть ничем иным, кроме как хрустальным гробом.

Никакого неудобства она не ощущала, ее окутывала мягкая полудрема, и дышалось легко, а сквозь прозрачную, словно чистейший алмаз, плиту она видела красивую, но при этом очень странную комнату. Стены и потолок разрисованы приятными глазу светлыми узорами, лампы россыпью – не иначе, волшебные, а ковер на полу все равно что зеленая трава. В углу буфет не буфет, алтарь не алтарь… Что-то явно магическое, с непонятными цветными изображениями, которые время от времени менялись, Зинта ни разу в жизни такого не видела, даже сравнивать не с чем.

Кто ее тут запер – инквизиторы Светлейшей Ложи? Или Эдмар?

Вспомнив, что промеж них произошло, лекарка тихонько застонала со стыда. По крайней мере, она ему не отдавалась… Вроде бы. Зато в остальном вела себя, как самая последняя из этих самых, которых беззастенчивый Эдмар называет своими бывшими коллегами.

Льнула к нему всем телом, бессовестно блаженствуя, когда он ее гладил. О, как он гладил, от головы до копчика… Это было такое наслаждение…

Зинта пристыженно зажмурилась. И ведь это еще не все! Еще она облизывала ему подборок, а потом кусала. Разок даже за нос укусила, но тут уж Эдмар ласково отстранил ее и сказал что-то нежно-укоризненное. Тавше милостивая, стыд-то какой!

Вдобавок ей хотелось есть, и она кричала на него, бесцеремонно требуя еды, а он почему-то не сразу понял, чего она добивается, но потом дал поесть. Боги, это правда, что она по-дикарски рвала зубами кусок мяса? И пила из блюдца восхитительно вкусное молоко, некультурно уткнувшись лицом в это самое блюдце? Так хотелось надеяться, что все это ей приснилось, но что-то подсказывало – было на самом деле.

Боги великие, как же она теперь в глаза Эдмару посмотрит, после такого бесчинного поведения у него в гостях?

Тот оказался легок на помине. Вошел в комнату и остановился возле хрустального гроба.

– Зинта, как ты себя чувствуешь?

– Стыдно… Скажи, это правда, что мы с тобой… Что мы всякими непохвальными вещами занимались?