Дядя Андроник считает Сталина не вестником, а предтечей, посланным приуготовить народ к страшным бедствиям. Подолгу рассуждает о временах раннего христианства и уходе в катакомбы. Старые храмы сделались безблагодатны, Бог из них ушел, теперь под землей роют, затем освящают новые, как и должно, обращенные к небу. Так он объясняет назначение метро. Сталин, говорит он, погубил миллионы людей, а многие миллионы других, сорвав с привычного места, разбросал по тюрьмам, лагерям, ссыльным поселениям. Он безо всякой жалости рубил то, что соединяет человека с его родными и близкими, потому что скоро от этого так и так ничего не останется: наступают времена, когда никто из нас властен над собой уже не будет. Каждую мелочь станет решать верховная сила, чья воля безгранична и неподотчетна, главное – непознаваема. Сталин был послан воспитать в нас смирение, оно необходимо человеку всегда, но особенно сейчас, когда любую кару мы должны принимать, не противясь и не ропща, принимать, понимая, что это заслуженное воздаяние. Мы законные наследники зла, значит, несем ответственность и за грехи предков, многие, многие их поколения.

С Андроником время от времени встречаюсь и, что он думает, как настроен, знаю. Еще перед войной он говорил мне, что погибшие у нас намеренно сманивают живых, что убитых столько, что те, чья очередь еще не пришла, считают смерть за избавление и торопят конец. При первой возможности заживо погребают себя, будто земля – это материнское лоно, а ты семя, и, если хочешь воскреснуть, возродиться для грядущей жизни, иного пути нет. Я тогда собирался устроиться проходчиком в московское метро, а он, ясное дело, меня отговаривал. Впрочем, в том споре органы государственной безопасности выступили на моей стороне, и я, правда, уже не как друг, а как враг народа семнадцать лет оттрубил на подземных работах. Теперь вот маюсь легкими и ездить предпочитаю на трамвае. Сижу себе у окошка и гляжу на Божий мир. Что же до Андроника, то его победы не вижу.

Я по-прежнему убежден, что сила в земле, именно ее искала в катакомбах апостольская церковь, новая вера сознательно идет тем же путем. Станции с их статуями святых, иконостасами и небесами под сводом пытающегося прорасти купола – это храмы во имя новомучеников, а ежедневные поездки на работу, затем обратно с работы домой – тут я согласен с Вероникой – суть стремительные, будто полет, паломничества. И второе: если народ и дальше будет столь предан своей вере, устоять против нас не сможет никто. Кстати, по опыту той же апостольской церкви, погребальные братства я, в отличие от Андроника, только приветствую.

Дядя Валентин тоже считает, что каждая станция подземки – катакомбный храм своего святого. И мы, будто птицы, летаем под землей, пересаживаемся с ветки на ветку.

В 1930 году Капралов бежал от коллективизации в Москву и здесь несколько лет рыл туннели метро. Вспоминая о подземке, он говорит о страшном ускорении времени, которое и должно быть перед концом всего. Тоже считает, что станции – катакомбные храмы, а наши поездки от одной к другой – суть паломничества между святынями новой лжеверы.

Перегоны узки, как кротовые норы. Длинные, темные, они чередуются с пространством и светом станций. Их открытыми площадями, сквозными анфиладами. Поверху четким строем горят люстры и канделябры, плафоны и витражи. Причем обрати внимание: свету деться некуда, отражаясь от стен, колонн из мрамора, дорогих сортов гранита, он просто ходит и ходит туда-сюда. Вместе всё это напоминает стихотворную строку, смену ударных и безударных слогов.

Спасение, будь то Рай на земле или цветущий в Арктике яблоневый сад, возможно только совместной работой. Труд каждой отдельной души должен быть поддержан общиной, коллективом. Иначе всё, как вода, уйдет в песок.

Лестница Иакова, которую видел уже умирающий Гоголь, есть потайной ход для тех, кого ждет к Себе Господь. Для немногих избранных, кого из нас – многочисленных как морской песок – он выделяет. А Вавилонская башня широкая, общенародная, равно для всех доступная дорога; не узкий, зыбкий настил, а сооруженный на века мост, по которому, ничего не страшась, мы могли пройти над бездной. Все от первого до последнего.

Вообще всегда было два пути спасения и спор между ними. В основе одного вера – труд человеческой души, в основе другого – упорный труд рук человеческих. Первый (и тут, как с Авелем и Каином) угоден Богу, второй же нечист, человек обречен на него в наказание за грех (в поте лица твоего будешь есть хлеб), он печать проклятия и скорби. Бог, сам трудившийся шесть дней, а затем, когда работа была окончена, почивший ото всех дел, равнодушен к другому труду – человеческому. Испокон века и до наших дней здесь ничего не меняется. Во время Исхода из Египта и вода, и манна, и перепела – всё награда за веру, всё не труд, а чудо. Материализм есть убеждение, что при коммунизме труд человеческой души сам собой проистечет из труда его рук.

Вавилонская башня – мост с Земли на Небо, из Ада в Рай – была разрушена до основания, и все, кто ее строил, разделены, стравлены между собой. Коммунизм есть общее примирение людей. Дело всего человеческого племени. Раз Господь не хочет нас видеть в Небесном Иерусалиме, мы будем работать день и ночь, пока здесь, на земле, главное, своими руками не выстроим другой Рай, не хуже Им сотворенного. И то, что человек решил, – он выполнит, сомнений тут нет.

Впрочем, Данте свой с Вергилием путь в Джудекку писал так, будто Господь не разрушал Вавилонской башни, а как бы вывернул ее наизнанку. Утопив, провалив человеческий грех под землю, Он именно эту рукотворную башню и отвел под Ад.

Так ты все-таки считаешь, что мы лепим Святую землю не праведностью и Египет – не нашим злом, а и то, и то, как горшечник, просто руками?

Святослав романтик. Что до коммунизма – пока Сизифов труд. Надежда из наших душ и добрых дел возвести Небесный Иерусалим тает на глазах. Кладка непрочна, и стены, едва поднявшись над землей, идут трещинами, рушатся, будто Вавилонская башня. Обломки подбирают бесы. Свой город они строят споро, умело.

Напрямую кормчего на спрашивал, но, насколько понимаю, он думает, что Небесный Иерусалим, защищая его от грешников, по периметру обходит бездонный ров Страшного Суда.

Мой двоюродный брат, а твой дядя, Ференц смотрит на историю просто. Грех – и тут же, что называется, не отходя от кассы, – воздаяние. Неделю назад он прислал мне в Полтаву письмо, где пишет: захотел Годунов возвести в Кремле храм Святая Святых, под одной крышей соединить святилище древнего Соломонова Храма и храм Гроба Господня – получил самозванчество. Себя погубил, сына, дочь, затем вразнос пошла вся страна. Мы бы тогда не оправились, но Господь милостив, на первый раз простил.