Последний обед был особенно многолюден. Заблаговременно собравшаяся молодежь с любопытством поглядывала на широкую застланную толстым ковром лестницу, ведущую в просторный обеденный зал. Вот входит один из самых старых кадет, генерал А., стоящий во главе одного из центральных учреждений, — человек по виду сухой и несобщительный; переступив порог этого зала, он становится как будто моложе, веселее, приветливее и доступнее. А вот и генерал Б., известный знаток военного быта, даровитый и неистощимый рассказчик. Появление его производит некоторую сенсацию; послеобеденная беседа обещает быть интересной.

Зал быстро наполняется и становится пестрым. Статские (бывшие кадеты) перемешиваются с военными. Происходят трогательные встречи; слышатся восклицания, расспросы, и вся комната наполняется ласкающим шумом дружеского приветствия. Вот гражданский губернатор узнает в скромном армейском штаб-офицере своего бывшего корпусного друга и горячо целуется с ним; заслуженный генерал прохаживается со своим отставшим по службе товарищем, крепко обняв его за талию. Слышатся уменьшительные имена, обороты речи и названия, понятные только для питомцев N-го корпуса. В промежутке между столами, окруженный молодежью, оживленно говорит и жизнерадостно жестикулирует предводитель дворянства N-й губернии, добродушный и остроумный толстяк, ежегодно приезжающий с юга в Петербург и никогда не пропускающий обедов. Взрыв смеха в этом кружке заразительно действует на отдыхающего в уголке раненого туркестанца, который быстро приковыливает на своих костылях, заливается гомерическим хохотом и теряет равновесие. Молодежь поддерживает старика и осторожно усаживает рядом с предводителем…

Время обеда приближается. Кого-то как будто ждут. «Непременно хотел быть… вероятно, что-нибудь задержало», — заявляет распорядитель обеда — пожилой полковник. У дверей слышится движение расступающейся группы, и на открывшейся лестнице показывается молодой, но уже высокопоставленный генерал, чтимый всей армией за свои выдающиеся боевые заслуги. Его как будто стесняет официальное приветствие однокашников; он, видимо, старается смешаться с толпой и крепко пожимает руки ближайших.

Опытный распорядитель обеда, человек необыкновенно живой, несмотря на свои почтенные годы, привычными пригласительными жестами подает знак, что уже все в сборе. После общей молитвы, торжественно пропетой старыми и молодыми кадетами, за стол усаживаются по выпускам. Заслуженные генералы ведут дружескую беседу со своими отставшими по службе товарищами. Кругом, во всех группах, царит жизнерадостное чувство. Несмотря на свободу обращения, все полно строгого, ласкающего взор приличия: нигде, даже после выпитого вина, не проскальзывает неловкая шутка; никто не фамильярничает со старшими и не позволяет себе бестактности в виде намека на протекции — все это считается дурным тоном, не присущим N-му корпусу.

Настоящая беседа начинается после обеда, отдельными группами, за рюмкой ликера. Статские выдают свое воспитание остатками корпусных манер, которых ничто не может сгладить. Предводитель снова собирает около себя молодежь и смешит ее до упаду анекдотами из корпусной жизни. Смех этот до того заразителен, что сидящие по соседству два высокопоставленных генерала и один профессор академии прерывают свой серьезный разговор, быть может о предметах государственной важности, и начинают хохотать вместе с молодежью.

Разговорился и сумрачный N, преждевременно состарившийся кадет 60-х годов, большой талант, гордость заведения, унесенный из военной среды модою того времени — исканием широкой деятельности и много переживший неудач и невзгод. Все присутствующие его знают и видимо интересуются им. На бледном лице его, украшенном выразительными, вдумчивыми глазами, лежит печать грустного разочарования. Теперь он у пристани, совершенно забыл свою «Америку», известен прямолинейной честностью, всеми уважаем и служит по выборам.

В большинстве групп идут серьезные разговоры, обращающиеся в горячий спор. Много интересного, поучительного приходится слышать на этих обедах; много фактов и взглядов высказывается здесь в открытую, не стесняясь, как у себя дома; возникают споры, которые редко где можно услышать; горячо отстаиваются важные принципы, и все это слушается молодежью и оставляет в ней сильное возвышающее впечатление.

Для многих из нас самым интересным лицом на обеде N-го корпуса был генерал Б. Почтенный старец, высокий, седой, сгорбленный, но живой в манерах, с красным, веселым, почти смеющимся лицом в очках и с Георгием в петлице, он выбирал себе на товарищеских обедах самый уютный угол и всегда бывал густо окружен собеседниками. С ним необычайно скоро сближались, откровенничали, спорили, как со своим человеком, и даже поверяли ему свои служебные промахи и неудачи. Генерал, не стесняясь, давал советы, а при случае не прочь был и разнести спорщика, но все это было проникнуто таким добродушием, такими симпатичными манерами, что разносы бывали даже приятными.

На этот раз оппонентом генерала явился командир одного из армейских полков, моложавый, элегантный, немножко занятый собой, с изящными, но несколько суетливыми манерами и не совсем добрым выражением лица. Он жаловался на состав офицерского общества и вообще на трудность современного управления полком.

— Знаете что, мой милейший, — сказал Б., характерно тряхнув головой, — не трудно командовать полком, где все помощники, как говорится, на подбор; там командир может держать себя барином, разбрасывая направо и налево красивые руководительные словечки, а вот настроить распущенный полк, внести хороший тон в общественную офицерскую жизнь, водворить гармонию в отправлении службы, — вообще обнять полк своим авторитетом, своим воспитательным влиянием, — это заслуга…

— Позвольте, ваше превосходительство, — перебил полковник, — офицеры — не школьники; их воспитание заканчивается в учебных заведениях… Командир полка в роли воспитателя — это даже смешно… Каждый офицер — зрелый человек, отлично понимающий свои обязанности, строго определенные законом; исполнил их — прав, не исполнил — подвергайся каре закона… Я даже не понимаю, какие тут могут быть нежности?

— Напрасно, напрасно, мой милейший, вы так узко смотрите на дело, — возразил генерал, — воспитываться никогда не поздно; школа замечательных военных начальников воспитывает даже генералов. Войска, побывавшие в руках талантливого начальника, совершенно преобразовываются: какая серьезность, какая святость отношений в исполнении служебных обязанностей приобретается такими войсками; сколько любви и интереса к делу, сколько довольства своею принадлежностью к военной корпорации, и, как высшая точка этих проявлений, — обаятельный идеал воинской доблести, стремление к высоким подвигам, полная готовность «положить душу свою за други своя»… Положим, у нас в общем все войска хороши, но я говорю о высших проявлениях, о том, что может сделать выдающийся начальник… Да зачем далеко ходить, возьмем хотя генерала N., он умел увлекать не только молодежь, но и нас — седых стариков. Я не могу вспомнить без волнения нашего похода, нашей привязанности к этому человеку, нашего корпоративного духа… Да и что говорить, этот человек оставил после себя целую школу…

Генерал характерно махнул рукой, как бы давая знать этим, что все это слишком известно и что даже странно так много об этом говорить. Полковник не возражал; он казался несколько смущенным и все