Подходя к двери кабинета, я услышал, что телефон звонит без умолку, и успел сорвать трубку – это был Жека.

– Салют, суперфосфат! Ты на работе?

– Нет, в Лефортово.

– Слушал вчера?

– Слушал.

– Молодец!

– Служу Советскому Союзу.

– Могу привезти в обед то, что обещал.

– А что ты мне обещал?

– Тогда – сюрприз! Подойдешь к метро?

– Когда?

– Через час.

– Ладно.

Я закурил, поколебался и набрал свой домашний номер: по средам у Нины иногда выдавался библиотечный день, и она трудилась над каталожными карточками дома. Но трубку сняла Алена.

– Привет, вредительница!

– Папа, – спросила она тещиным голосом, – ты где шляешься?

– В командировке.

– Бабушка сказала, из таких командировок дурные болезни привозят.

– Обычно ты у нас грипп из сада притаскиваешь. Кстати, почему ты дома? Опять болеешь?

– Нет, просто бабушка сказала, что в саду детей портят.

– А где мама?

– В парикмахерскую пошла. К Жозефу. Ладно, меня бабушка зовет. Ты когда из командировки вернешься?

– Не знаю…

Я положил трубку. Сердце нехорошо затвердело. Джозеф был знаменитым на всю Москву женским парикмахером и кудесничал, кажется, в «Чародейке» на Новом Арбате. Записывались к нему за месяц, да еще потом ходили отмечаться. Он стриг и причесывал не по утвержденному перечню фасонов, а по вдохновению, перенося на головы клиенток свежие веяния зарубежной волосяной моды. Зачем Нине понадобился Жозеф? Ясное дело: для красоты. А красота ей зачем? Еще понятнее: молодая привлекательная мать-одиночка не прочь познакомиться для серьезных отношений и последующего создания семьи… А что ты хотел? Это у царей бывшие жены шли на плаху или в монастырь. Современная советская труженица имеет право на личное счастье после окончания рабочего дня…

Я ощутил странное шевеление в углу, поднял глаза и увидел знакомую крысу, пропавшую полгода назад. Вернулась! Так вот почему мыши умолкли. Крыса потирала розовые передние лапки и шевелила усами, будто улыбаясь, а ее голый, похожий на дождевого червяка хвост подрагивал, точно от смеха. Я дружески швырнул в грызунью рукописью, но она успела юркнуть в свежую дырку под плинтусом.

В мой кабинет вошел мертвый Боба и положил на стол заявление об уходе по собственному желанию.

– Что случилось?

– Суки!

– Кто?

– Все суки! Но особенно – эти дебилы из Ремстройконторы. Дозвонились-таки до Папы: мол, мы, Мартен Минаевич, к вашему письму относимся с полным нашим уважением, но лимиты придут только в первом квартале, тогда сделаем для вас конфетку. Ваш теннисист Уильямс будет доволен! «Какое письмо? Какая конфетка? Какой теннисист? Срочно везите письмо сюда!..»

Несмотря на отчаяние, навыки, полученные в театре Гордынина, давали о себе знать, и Крыков с замечательным артистизмом изображал ситуацию в лицах:

«…Это не моя подпись! Провокация! Какой еще ремонт? Теннеси Уильямс давно умер. А Крыкова я сам убью!» Тут и началось… Папа сказал: если он меня еще раз увидит поблизости, то посадит за подделку документов. Это – запросто. Он же со Щелоковым на охоту ездит.

– Зря ты торопил их с ремонтом.

– Кто ж знал? Я-то думал, они вола крутят. Надо просто поднажать. Что я наделал! Я Папу таким никогда не видел. Это он из-за триппера взбесился. Орал, что я специально ему подставил тройку нападения, а сам воздержался. Как ему объяснишь, что у меня с Лисенком любовь? Не слышит. Для него любовь – когда ноги на плечах. Да и триппер у него какой-то тропический оказался. От негра они, что ли, подцепили? Наши антибиотики не берут, а жена вот-вот возвращается. Ну, ему в аптеке Четвертого управления выдали термоядерную хрень нового поколения, принимать надо каждые полчаса.

– Может, оклемается и простит? – предположил я.

– Это еще не все! Ему кто-то надул в уши, что я его внебрачным сыном прикидываюсь. Бред какой-то! Экселенс, ты когда-нибудь слышал, чтобы я так говорил?

– Никогда.

– Кругом враги!

– Надо переждать. Куда он от тебя денется. Где Папа еще такую базу найдет рядом с ЦДЛ?

– Накрылась база, экселенс.

– А что случилось?

– У графини внук нашелся. Примчался аж из Комсомольска-на-Амуре. Старая сука хочет его прописать. Но это еще не все! Пустую комнату лимитчику отдали. Он уже приходил со смотровым ордером. Не поверишь: милиционер! Морда кирпичом. Какие теперь афинские ночи в опорном пункте охраны правопорядка? Такого облома со мной еще в жизни не было! Может только, когда мама меня, как собаку, выгнала…

– И что будешь делать?

– Не знаю. Может, поменяю комнату с доплатой на «однушку». В Кузьминках предлагают.

– А деньги?

– Есть немного. У Фагина одолжу. Он сейчас при валюте.

– Не сомневаюсь. На планерку-то хоть останешься? Потом проводим тебя по-людски. В шкафу еще бутылок полно.

– Прости, экселенс, ничего не хочется. Пойду домой. К Лисенку. Знаешь, какие она фаршированные кабачки забацала! В жизни таких не ел. Ты чего рукописями швыряешься? – Он нагнулся и поднял папку. – Психуешь?

– Нет, просто наша крыса вернулась.

– Не к добру. По «Свободе» сказали: всех, кто голосовал против исключения, уже взяли.

– Ты смотри, как бы вас с Фагиным не взяли!

– За что?

– Охренели – в гардеробе «самиздатом» торговать?!

– Это не мы! – побледнел Боба.

– Ты это конторским расскажешь, – я постучал пальцами по своему плечу, что в те времена означало: люди в погонах.

– Надо предупредить Эда! – Крыков метнулся к двери.

– Стул забери! – крикнул я вдогонку.

– Не стул, а полукресло времен Директории, – донеслось из коридора.

Крыса и в самом деле вернулась не к добру.

Боба, не оставшись на планерку, помчался домой, где хранился тираж «самиздата, и обнаружил там Лисенка в постели с Фагиным. Взбешенный, он разбил о голову друга полукресло периода Директории, а неверной деве сломал нос. Прежде друзьям нередко доводилось делиться подружками и даже предаваться коллективным забавам, но любви втроем, читатель, не бывает. Лисенка Боба не простил, а девчонка так и не поняла, за что на нее обиделся хозяин веселой базы. С Эдиком Крыков рассорился насмерть, даже стукнул в контору, что именно Фагин организовал продажу «Крамольных рассказов» в гардеробе ЦДЛ. Папаше стоило больших трудов отмазать сынка от серьезной статьи. С глаз долой парня отправили на БАМ собственным корреспондентом газеты «Краснофлотец». Но вскоре началась гласность, и опальный обалдуй вернулся в Москву в ореоле борца с застоем, даже снискал некоторую известность: возникал на тусовках прорабов перестройки, а однажды его позвали во «Взгляд» к Владу Листьеву.