В начале девяностых некто Мотя Коткин, выпускник «Плешки» и отпрыск знатного рода советских снабженцев, открыл в Москве «Альма-банк», назвав его так в честь своей любимой таксы. Подыскивая себе надежного вице-президента по связям с общественностью, он вспомнил о Фагине, так как учился с ним в одной спецшколе. Пока Коткин прокачивал через счета «Альма-банка» бюджетные денежки, половина из которых чудесным образом оказывалась в Америке, Эдик устраивал пресс-конференции, вип-коктейли, устричные балы для журналистов, вручал гранты борцам с тоталитаризмом и собирал уникальную коллекцию живописи «Альма-банка», где для одних только черных квадратов Малевича выделили два зала. В кабинете самого Фагина на видном месте висела знаменитая «Версальская оргия» Сомова, считавшаяся утраченной.

А вот у Бобы дела шли все хуже и хуже. Поначалу, правда, все складывалось неплохо: в результате сложной цепочки обменов он поселился в «распашонке» на выселках, со временем возглавил правление кооператива, но, поддавшись жажде наживы, попался на махинациях с паями. Получив повестку к следователю, Крыков запаниковал и по туристической визе уехал в Финляндию, стал невозвращенцем, поскитался по Европе и осел в Ницце, подрядившись ухаживать за древним инвалидом-врангелевцем. Ветхие соратники, навещавшие старика, поразили Бобу светскими манерами. Они говорили на том старом чистом русском языке, который остался у нас разве только в Малом театре. Сначала к беженцу из Совдепии отнеслись настороженно, опасливо расспрашивая про житье-бытье в СССР, перестройку и Горбачева. Живописуя ужасы и кошмары советского коммунального быта под бдительным приглядом КГБ, Крыков как-то вскользь упомянул про свою соседку «графиню».

– Как вы сказали, ее величали – Полина Викентьевна? – встрепенулся один из былых дроздовцев. – Уж не княжна ли Вязьникова?

– Ну, да… Вязьникова… А я… ее внук. Тайный…

С тех пор он стал своим среди эмигрантов первой волны. Вскоре Боба женился на костюмерше Кировского театра, оставшейся во Франции во время гастролей лет пятнадцать назад. Она была старше его, но у нее имелись вполне приличная квартира и неплохое пособие как жертве политических преследований. Постепенно Крыков перенял речь и манеры последних из могикан эмиграции, а когда врангелевец умер, завещав заботнику книгу Романа Гуля «Ледяной поход» с автографом автора, Боба, назвавшись князем Вязьниковым, стал давать уроки правильной речи и великосветского этикета. В ту пору на Лазурный Берег толпами повалили баловни первичного накопления. Одним словом, в учениках недостатка не было. Так бы Крыков и жил, сшибая по-мелкому да изменяя небдительной супруге со скучающими русскими женами, сосланными на Лазурный Берег, чтобы не мешали мужьям на родине работать и отдыхать.

Но однажды Боба увидел во французских новостях сюжет: видный русский банкир мсье Коткин подписывает важное соглашение с Национальным банком Франции и в знак дружбы дарит Лувру картину Буше «Стыдливая пастушка», стоившую десять миллионов франков, за что министр культуры Франции благодарил нувориша, прижимая руку к сердцу. Однако с ответным словом выступил не Коткин, заика с детства, а вице-президент «Альма-банка» по связям с общественностью, и в этом лощеном субъекте, затянутом в смокинг, Боба к своему изумлению узнал раздолбая Эдика Фагина.

Через неделю, не выдержав, Крыков позвонил в центральный офис «Альма-банка», представился и попросил соединить с вице-президентом, объяснив, что тот будет страшно рад услышать старинного товарища. Бобу холодно выслушали и записали контактный телефон.

– Ага, жди! – злорадно усмехнулась беглая костюмерша.

Но через десять минут раздался звонок, Крыков сорвал трубку.

– Алло, Боба! Это я, Эд! – услышал он счастливый голос друга. – Ты куда, черт с ушами, пропал на десять лет? Почему не звонил? Я тебя, гада, часто вспоминаю!

– Ну, мы вроде же с тобой…

– Какая ерунда! Я давно все забыл. Ты где вообще-то?

– В Ницце.

– Отдыхаешь?

– Работаю.

– Чем занимаешься?

– Преподаю.

– Ты?!

– Я. У меня своя школа правильной речи и манер.

– Обхохочешься! Бросай все, приезжай немедленно! Такие люди сейчас нужны здесь.

– Но, Эдик, на меня в Москве дело заведено… – осторожно предупредил «князь Вязьников».

– Брось ты, сейчас такими мелочами уже не занимаются. Москва трупами завалена. «Заказуху» расследовать – ментов не хватает. Приезжай! А если что – у нас в силовых структурах есть свои люди. В обиду не дадим. Сбрось моей секретарше дату вылета и номер рейса.

– У меня и загранпаспорта нет…

– Я позвоню в консульство. Сделают «на ап». Жду! Погуляем, как в былые времена, дружище!

Боба собрался за один день. Жена лететь отказалась. После своего предательского бегства из СССР она никому не верила, а он не настаивал: удобный повод завершить их неказистый брак. Международный аэропорт Шереметьево-2, который Крыков еще помнил пустынным, как крематорий в санитарный день, теперь смахивал на Курский вокзал в сезон отпусков. Подойдя к стеклянной будочке паспортного контроля, проходимец трепетал, боясь, что вот сейчас из-за угла выскочат оперативники, наденут на него наручники и поволокут на Петровку, а то и, учитывая связи с белой эмиграцией, на Лубянку. Однако пограничник, устало сверив фотографию с оригиналом, лязгнул штемпелем.

На выходе у барьеров его встречал старый друг в длинном пальто цвета молодого абрикоса. По бокам стояли два плечистых охранника в кожаных куртках. Один из них протянул Бобе огромный букет алых роз. На улице, у поребрика, их ждал черный «Линкольн», длинный, как траурный поезд Ленина. В салоне одуряюще пахло дорогой кожей, а на столике из серебряного ведерка со льдом торчало горлышко «Вдовы Клико». Охранник хлопком открыл пробку и наполнил бокалы.

В Москву мчались с сиреной, то и дело выскакивая на встречную полосу. Гаишники отдавали честь. Эдик всю дорогу жаловался, что вынужден каждый день ходить на приемы, банкеты, презентации, коктейли, а девушки, мечтающие работать в «Альма-банке», готовы в любой момент доказать свою квалификацию, но силы уже не те… Ему срочно нужен дублер, напарник, сменщик. И вот Бог услыхал, послав на помощь старого друга. Чужим ведь доверять нельзя: времена нынче лихие… Наконец примчались в «Президент-отель», поднялись в пятикомнатный люкс, где был накрыт шикарный стол. Начали со свежайших устриц, которые, как уверял Фагин, прилетели тем же самолетом из Ниццы. Потом халдеи внесли метрового осетра, следом – поросенка, на котором хреном было выведено: «Кто старое помянет, тому глаз вон!» Друзья пили, ели, вспоминая молодые забавы, общих девушек, удачные антикварные сделки. Фагин достал из кармана золотой мобильный телефон (большая редкость в те годы!) и спросил:

– Скарлетт нашли? Отлично! Запускай!

В люкс плавным шагом от бедра вошли три рослые королевы красоты – блондинка, брюнетка и рыжая, отдаленно похожая на Лисенка. Девушки выглядели очень дорого, а стоили, наверное, еще дороже. Но опустим, опустим, мой скромный читатель, занавес стыдливости над тем, что было дальше. Но когда медноволосая Скарлетт соединила друзей, как ажурный мраморный мост соединяет два замшелых утеса, они пожали друг другу руки в знак вечной дружбы и сотрудничества.