На следующий день Крыков в новом костюме пришел на улицу Горького в роскошный офис «Альма-банка», но его задержала охрана. Боба, горячась, объяснял: это ошибка, он новый заместитель вице-президента, который ждет его ровно в 12.00. Вызвали начальника службы безопасности, тот внимательно выслушал, достал трубку с антенной, набрал номер и протянул агрегат Бобе:

– Говорите, вице-президент на проводе.

– Алло, Эд, это я! Тут какая-то фигня… Меня к тебе не пускают. Я пришел, как вечера договаривались…

В трубке некоторое время молчали, потом раздался железный голос:

– Во-первых, я тебе не Эд, во-вторых, ты, мудак, так ничего и не понял. В-третьих, если еще раз попадешься мне на глаза – посажу. У меня на Петровке свои люди. А сейчас п-пшел вон из моего банка!

От потрясения бедный Боба запил по-черному, даже попал в больницу, там его подлечили, но странности в поведении остались. Он вернулся в Ниццу, помирился с женой, уговорил ее продать квартиру и вложиться в МММ. Осторожная женщина, соблазненная обещанной дикой прибылью, но особенно роликами про Леню Голубкова, согласилась. С большой суммой Крыков вернулся в Москву, накупил «мавродиков» и стал ждать удесятерения вложенных средств. Надо ли объяснять, что все деньги были потеряны безвозвратно. Страшась гнева жены, в Ниццу Боба не вернулся, а вскоре снова попал в больницу, окончательно тронувшись. Изредка его выпускают из клиники, и тогда в переходе под Пушкинской площадью он торгует своей брошюрой «Светское обхождение. Наставления князя Робера Вязьникова». Можете купить из любопытства.

Я стоял возле метро «Баррикадная» и в ожидании Жеки ворошил свежую «Литературку», которую позавчера прихватил из издательства. Под крупной красной шапкой «Остановить ядерную угрозу!» был разверстан панорамный снимок антивоенного митинга, прошедшего в Москве 1 октября. Сбоку – колонка Героя Соцтруда, главного редактора журнала «Октябрь» Анатолия Ананьева «800 000 москвичей на площадях и улицах столицы». Спохватились! Еще 1 сентября, в День знаний, на Дальнем Востоке наши ПВО сбили заблудившийся корейский «Боинг», за что траченный молью ковбой Рейган обозвал нас «империей зла». Человечество содрогнулось от омерзения, по всему миру протестовали и жгли красные флаги. И вот через месяц последовал «наш ответ Чемберлену» – массовые шествия с плакатами «Запретить нейтронную бомбу!», «Долой «Першинги»!», «Спасем планету от поджигателей войны!». Грамотно, конечно, но неужели нельзя было обойтись без пальбы по пассажирскому самолету? 260 душ загубили! Как и вся советская интеллигенция, я испытывал в ту пору жгучий стыд за нашу скорострельную державу. Лет через пятнадцать станет понятно, что «Боинг» был засланный, замаскированный под рейсовый лайнер самолет-разведчик, целая лаборатория со спецоборудованием. Ни хрена он не заплутал, а нарочно пролетел полтысячи километров над нашей территорией, щупая и фотографируя объекты. Кстати, ни багажа, ни тел пассажиров, кроме нескольких американских офицеров, водолазы на дне не нашли. Но это потом, а тогда мы все с какой-то злорадной готовностью верили в жуткую неправедность своей страны. Верхняя Вольта с атомным оружием…

На внутренних полосах «Литературки» в подбор шли материалы из Ташкента: «Высокая миссия художника», «Служить делу народа», «Наш девиз – бдительность и творчество», «Боевая литература долга»… На 16-й полосе в клубе «12 стульев» я нашел смешную фразу: «Если вы сорите деньгами, не выносите сор из избы»… И вдруг поймал себя на странной мысли: а ведь ничего того, о чем вечор говорили по «Голосу Свободы», в газете-то нет, ни слова, ни намека. Ни про взорванный в Афгане БТР, ни про Леха Валенсу, ни про сбежавшего Олега Битова, ни про осерчавшего на Госкино Андрея Тарковского, ни про спасенного Ковригина. Ти-ши-на. С одной стороны, на каждый чих не наздравствуешься, как говорится, нехай себе клевещут, а возражать и оспаривать – значит лишний раз привлекать нездоровый интерес широких масс к сомнительным фактам и промахам. Но с другой-то стороны, каждый вечер миллионы советских людей слушают «голоса», изумляются, негодуют, кипят, а потом нигде никогда не находят ни объяснений, ни оправданий, ни опровержений. И зреют гроздья подозрения, мол, им, партийным боссам, просто нечего возразить. А значит, все, что «клевещут», – чистая правда, которую скрывают от народа кремлевские старцы. Кончится это плохо. Очень плохо. Всякая власть, как гульнувшая жена, должна, чтобы сохранить доверие, врать, отнекиваться, божиться, клясть лживых подруг, в красках припоминать мужу его собственные «леваки», но ни в коем случае не отмалчиваться, нервно теребя трусики, оказавшиеся почему-то в сумочке. Таких жен бьют и гонят прочь.

– Салют-суперфосфат! – Передо мной стоял улыбающийся Жека. – Чего грустишь?

– За державу обидно.

– Не то слово! Слышал вчера?

– Слышал.

– У нас сегодня только и разговоров про Тарковского и Ковригина. Какие вы все-таки молодцы, что не исключили его! А чей голос был – решающий?

– Может, сам догадаешься?

– Тво-о-й?! – Глаза Жеки округлись, как пуговицы. – Вре-ешь!

– Зачем?

– А почему тогда они про тебя не сказали?

– Пожалели, наверное.

– И что тебе теперь за это будет?

– Не знаю. Пока вроде на свободе…

– Жорыч, мы с тобой!

– Спасибо, друг!

– В «ящике» расскажу – народ попадает.

– Особо-то не трепись! Ты меня и так с ксероксом чуть не подставил. Хорошо, не заметили, что страницы не хватало.

– Не может быть, я два раза пересчитывал.

– Плохо пересчитывал.

– Ну, прости, прости… Ребята тебе коллективное спасибо передают. Неделю «Крамольные рассказы» обсуждаем.

– Ну и что говорят?

– Так дальше жить нельзя! Что-то надо делать!

– Это и без Ковригина всем ясно.

– Ты когда домой вернешься? Бегать не с кем.

– Куда бегать? Ты сказал, твоя Иветка с мужем сошлась.

– Передумала. Возвращайся! На Нюрку смотреть больше не могу, с ней спать – как мороженую курицу грызть.

– Ты же развестись хотел из-за сберкнижки?

– Лизку жалко. В этом возрасте девочке без отца никак нельзя. Потерплю. Но квартальную премию больше отдавать не буду.

– Совсем?

– Половину. Скажу: срезали.

– Сурово, но справедливо. У моих-то был?

– Нет еще, но к нам твоя Нинка заходила…

– Про меня спрашивала?

– Нет, будто тебя в природе вообще не существует.

– Понятно. А зачем приходила?