— Я вынужден буду позвонить в ФСБ…

— И еще. Среди ваших делегатов затесалась довольно гнусная старушенция, которая сперла кепку с драгоценностями. Поверьте, эти вещи достались нам не даром, а добывались в великих трудах. Пусть бабуся вернет драгоценности, а кепку возьмет себе.

Господин поднялся и, дымя сигаретой, покинул кабинет, оставив Дышлова с нерассказанным анекдотом в душе, что было невыносимо.

После ухода гонца Дышлов потребовал к себе Креса. Но «кассир партии» Крес пропал еще за несколько дней до съезда и с тех пор не объявлялся. Его искали в роскошной московской квартире, на великолепной даче в Барвихе, в доме любовницы на берегу Клязьменского водохранилища, в испанской резиденции в окрестностях Малаги, на излюбленных курортах Франции и Швейцарии, в оффшорном банке на Кипре. Безрезультатно. Деньги, которые поступили на его зарубежный счет от Верхарна и Маковского, по свидетельству доверенного источника, бесследно исчезли, а сам банк перестал существовать. Московская квартира, дача в Барвихе, испанская резиденция были проданы, и фамилия «Крес» в многочисленных акционерных обществах и дочерних фирмах больше не значилась. Как не значились тридцать миллионов долларов, поступивших от олигархов.

Это известие ужаснуло Дышлова. Страшная догадка посетила его. Крес, верный соратник, преданный друг, трудолюбивый и экономный банкир партии, украл деньги. Порвал с политической борьбой, «отвязался». Сделал пластическую операцию, удалив с подбородка и щек пласты жира. Сел на диету, сбросив десятка два килограммов. Обрел иную внешность, сменил фамилию, навсегда растворился в финансовых потоках мира. Где-нибудь на Копакабане греется в дивных лучах нежаркого солнца. Лежа в шезлонге, пьет легкий бразильский коктейль, глядя, как, играя пышными бедрами, вываливая из лифчика смуглые шары, шествует по пляжу белозубая креолка, отстукивая на мокром песке ритмы самбо.

Через три дня после визита неприятного господина с золотым браслетом и несколькими циферблатами в хрустальных часах машина Дышлова, подъезжавшая к даче, попала под обстрел. Автоматчик скрывался в кустах на обочине. Умело пущенная очередь пришлась по колесам. Пробитые скаты спустили, и машина криво съехала в кювет. Охрана из «джипа» высыпала на асфальт, запоздало рассылая из пистолетов слепые выстрелы. Автоматчик, подготовив отходы, скрылся в подмосковных лесах, как он скрывался еще недавно в лесах Аргунского ущелья, выслеживая Масхадова и Басаева.

Выстрелы были предупредительными, но предупреждали о многом. Дышлов был потрясен. Втрое увеличил охрану. Перестал появляться на митингах и пресс-конференциях. Выезжая с дачи, ложился на дно представительского «мерседеса». Даже в рабочем кабинете не снимал бронежилет. Безнадежно набирал номер мобильного телефона, по которому еще недавно отзывался воркующий голос Креса. Теперь же партикулярный дамский голос извещал: «Набранный вами номер не зарегистрирован».

На интернет-сайте «Компромат. ру» появился перехват телефонного разговора двух анонимов, в котором говорилось, что «сука Дышлов спиздил тридцать миллионов долларов», и что его, «кидалу вонючего», приговорили к смерти, для чего уже нанят киллер, служивший снайпером в спецподразделении ГРУ.

Именно в это время к Стрижайло позвонил Веролей, — сине-зеленая водоросль в таинственном омуте ФСБ. Пригласил на встречу с Потрошковым.

Встреча состоялась в прелестном ампирном особнячке, каких немало в тесных переулках между Пречистенкой и Арбатом. Снаружи, изящно и со вкусом отреставрированный, с белыми колоннами, янтарным фасадом, чугунным черным балконом и фамильным гербом на фронтоне, внутри он был наполнен ультрасовременным дизайном, картинами андеграунда, японской электроникой и итальянской сантехникой. Такие особнячки, пережившие пожар Москвы, помнящие Грибоедова и Пушкина, были облюбованы ФСБ для своих многочисленных конспиративных резиденций. Почтительный служитель с деликатными глазами майора провел Стрижайло в комнату, где навстречу поднялся Потрошков. Одетый небрежно, как представитель богемы, в бархатном сюртуке с перламутровыми пуговицами, без галстука, но в шелковым артистическом шарфе, закрывавшем грудь и часть подбородка, Потрошков напоминал маркиза, каких рисовал на своих декадентских картинах художник Бенуа. Комната была без окон, с одной задрапированной стеной и с тремя другими, стерильно белыми, без отвлекающих изображений. Офисный стол и несколько простых и добротных стульев составляли убранство. На столе размещалась звукозаписывающая аппаратура, лежали фотокамеры, находилась раскрытая тетрадь для заметок и несколько ручек «Паркер».

— Вы прекрасно выглядите, — воскликнул Потрошков, беря Стрижайло за обе руки, как это делают друзья, радуясь долгожданной встрече. — Успех способствует превосходному самочувствию, а у вас оглушительный успех. Зрелище Дышлова, увлекшего коммунистов в карстовые пещеры, где они разглядывали изображение мамонта, — это само по себе заслуживает наскальных рисунков, — он хохотал, сжимая запястья Стрижайло горячими ладонями, и тот чувствовал себя уловленным, испытывал жжение, словно в запястья вливалась жаркая властная сила. — Поздравляю вас…

Подбородок Потрошкова был погружен в шелковый шарф, занавешен тонкой тканью, и было невозможно понять, как видоизменяется этот чувствительный орган, связывающий хозяина с таинственными проявлениями мироздания. Что-то слабо просвечивало, меркло и гасло сквозь полупрозрачную ткань, словно под ней бежала безостановочная электронная строка, насыщенная загадочными знаками, из тех, что украшали вход в супермаркет.

— Нет, я не ошибся в вас, мой друг, когда пригласил вас в помощники, а теперь, не боюсь сказать, и в соратники. Проект, который вы разработали и столь блистательно реализуете, лишь в малой степени политологический. Технологии, которые вы задействовали, лишь условно можно назвать политтехнологиями. Это высокая метафизика, утонченная магия, оккультная практика, без которых невозможны историческое творчество, перекодирование мира, завершение в истории грандиозной эры коммунизма. Вы — Харон, перевозящий Дышлова через Стикс в Долину Мертвых Рыб…

Стрижайло было лестно. Но как всегда, помимо обычных человеческих чувств, — почтения, повиновения, восхищения, он испытывал к Потрошкову мистическое благоговение, как к существу, имеющему одну с ним природу, но более совершенному, рафинированному, приобщенному к непостижимым тайнам, которые делали Потрошкова существом высшего порядка.

— Явление коммунизма — есть проблема высокой теологии, как и его увод из истории. Только религиозное сознание, мистическая проницательность и оккультная практика, воздействующая на историю в целом, пригодны в борьбе с коммунизмом. Вы обладаете этими свойствами и вам одному под силу совершить проводы коммунизма. Мы не враги коммунизма, мы служащие из бюро ритуальных услуг, которых наняла сама история. Совершая проводы коммунизма, мы сделаем это без кощунства, с уважением к великому покойнику…

Тонкая материя шарфа мерцала, словно под ней беззвучно летали прозрачные существа, какие собираются вечером на открытой веранде над абажуром горящей лампы.

— В первые минуты нашего с вами знакомства в гольф-клубе «Морской конек» вы произнесли гениальные слова. Вы предложили оторвать компартию от ее метафизической основы и лишить ее сакральных энергий. Предложили отменить религиозный коммунистический праздник 7-го ноября. Лишить коммунистов их священных мощей, убрав из мавзолея прах Ленина. Устранить каббалистические символы коммунизма, рубиновые красные пентаграммы, что и поныне светят над Москвой. Теперь, когда до выборов в Думу остается не больше двух недель, нам предстоит совершить эти три ампутации, после которых коммунисты исчахнут и окончательно проиграют на выборах.