Не освоение целины, не перекрытие Енисея, не выход в Космос, не революция в Африке, не термоядерные электростанции волновали участников съезда, а утверждение избирательных списков, в которых честолюбивые, нервные делегаты мечтали обрести свое место. Стрижайло улавливал эти нервические токи, которые толкали неуклюжее колесо партийного съезда, раскручивая его в заданном направлении. Неузнанный, выдавая себя за секретаря сельского райкома партии, Стрижайло вошел в зал и уселся на скромном заднем ряду.

Зал был просторный, тускло освещен. Под потолком витал сумрак. На сцене, озаренный, стоял белый, надувной бюст Ленина, удобный тем, что его можно было в свернутом виде приносить на собрание и накачивать с помощью велосипедного насоса. Если сквозь прокол воздух начинал выходить, бюст опадал, и ленинские черты начинали искажаться и плыть, то на сцену выходил главный идеолог партии и насосом восстанавливал давление в бюсте. В случае демонстраций и шествий, наполненный метаном, бюст взлетал над толпой и плыл, как красивое облако. Однажды он сорвался с нитки и улетел за восемьдесят километров, приземлившись в районе Дмитрова, выиграв соревнование по запуску воздушных шаров на дальность.

В зале занимали места делегаты. На первых рядах уселись члены ЦК, видные деятели и секретари обкомов. Подальше, на почтительном удалении, повинуясь неписанной субординации, — вся прочая партийная масса. Отдельно восседали полтора десятка ставленников Маковского и Верхарна, с похожими холеными лицами богачей и менеджеров, в одинаково-скромных пиджаках, по случаю съезда купленных на вещевых рынках. Среди делегатов Стрижайло углядел «мисс КПРФ», обворожительную Елену Баранкину, рядом с ней суровых, похожих на телохранителей Хохотуна и Забурелова, мучительно влюбленных в красавицу. Небольшой дружной группой держались Маша Сталин, Катя Сталин, Сара Сталин и Фатима Сталин, — весь молодой актив радикальной сталинской партии, приглашенный на съезд в качестве гостей. Было много прессы, в проходах и у сцены стояли телекамеры, фотографы щелкали вспышками, журналистки брали интервью.

Никто не знал, что в различные места зала, стараниями Стрижайло, были внедрены самые известные экстрасенсы и маги, рекламируемые журналом «Оракул». Пан Олесь, колдун из Карпат, останавливающий взглядом облака. Элеонора, потомственная колдунья из цыганского рода, наводящая порчу и помрачение. Терентий Арнольдович, магистр магических наук, знаток восточных практик, выпускник калифорнийского ведического колледжа. И, наконец, бабушка Марфуша из вологодской деревни Костыльки, владеющая искусством телепортации. Все они выдавали себя за делегатов из малонаселенных районов страны, имели при себе составленные Стрижайло программы, вносящие тайные поправки в сценарий съезда.

Стрижайло видел наполненный зал, выделяя в рядах черно-стеклянный, нахохленный кок Семиженова и маленькую, с пылающими ушами, головку Грибкова. Зал был заминирован, съезд нес в себе взрывную силу. Горшок партии только казался целым, на деле же был составлен из непрочных черепков, готовых рассыпаться при слабом толчке.

Последовала чопорная процедура избрания руководящих органов съезда, после чего на сцене, за длинным, под красной скатертью столом, оказались Дышлов, Семиженов, Грибков, Карантинов. Но не было Креса, которого тщетно искал Стрижайло, и след которого волокнистой курчавой линией протянулся по синему небу, куда-то за Москву, на юго-запад, в сторону далекого Кипра.

— Товарищи… — Дышлов с трибуны начал доклад. Стрижайло пристально изучал его исхудалое, без обычного румянца лицо, отыскивая на нем следы измождения, неизжитой боли, духовного разрушения. Все это присутствовало в Дышлове, как результат подрывной работы, проведенной Стрижайло. Но присутствовали так же неизрасходованная воля, упрямая решимость провести партийный съезд, как опытный лоцман проводит груженую взрывчаткой баржу сквозь рифы и мели в безопасный порт. Дышлов следовал разработанному сценарию, играл привычную, достойную пьесу в лучших традициях аппаратного партийного реализма. Стрижайло, как режиссер-модернист, играл свою пьесу, использовал экстравагантную режиссуру, вел съезд к иной, им задуманной цели. Один съезд, — два режиссера. Два сценария, — один завершающий взрыв.

— Товарищи, мы проводим наш съезд накануне думских выборов в решающий период отечественной истории, демонстрируя единство наших рядов, консолидацию наших сил, которая поможет объединить ряды патриотов и коммунистов, «красных» и «белых», «левых» и «правых». Только такое единство обеспечит нам внушительную победу на выборах и заставит власть изменить свой антинародный курс… — уверенный тон речи, устоявшиеся формулировки, привычная очередность фраз подействовали на зал, как бетонный раствор, цементируя делегатов, превращая их в неколебимый монолит. Не позволяя монолиту окаменеть, Стрижайло привел в действие методики режиссера Мейерхольда, заставлявшего актеров ходить по канату ногами вверх. Направил экстрасенсорный сигнал магу и чародею Терентию Арнольдовичу, приглашая его использовать ведические знания.

— Товарищи, на нас лежит историческая ответственность оправдать ожидания народа и сложить наши усилия в направлении победы, которую ожидает от нас народ… — Было видно, как из темной части зала, из кресла, где притулился калифорнийский магистр, протянулся к сцене прозрачный розовый луч, нащупал на трибуне Дышлова, уперся в широкий лоб, образовав вишневое пятнышка, как от лазерного прицела. — Наш народ, — продолжал Дышлов, поглощая корой головного мозга корректирующий импульс, — наш народ, мать его ети, какой-то дурной народ. Вот, скажем, в моей родной деревне Козявино, был пастух Митрофан. Так он с телками жил, и, к чести его будь, сказано, ни одной в нашем стаде нетели не оставалось…

Зал загудел, зашевелился. Многие складывали ладони трубочкой, приставляли к ушам, нацеливали на трибуну, пеняя на плохую акустику, порой искажавшую смысл слов.

— Товарищи, международная обстановка по-прежнему противоречива, отмечена небывалым наступлением американского империализма в различных районах мира, что чревато новым всплеском борьбы народов за свою независимость, — переживший миг помрачения, во время которого язык был отсечен от текста доклада и подключен к реликтовым участкам головного мозга, Дышлов обрел дар рационального мышления, уверенно, с тайной угрозой в адрес империализма, читал доклад. — Во время моей поездки в Ирак, по личному приглашению Саддама Хуссейна, за неделю до начала американской агрессии у меня состоялся интересный разговор с иракским лидером… — Калифорнийский чародей Терентий Арнольдович, знаток гималайских практик, обладавший способностью дистанционно воздействовать на чакры, направил корректирующий луч к трибуне и небольно вонзил его в кобчик Дышлова. Там находился реликтовый мозговой узел, доставшийся в наследство от динозавров. Дремлющий в обычные периоды жизни, сжатый мясистыми ягодицами во время бесчисленных партконференций и думских слушаний, этот центр, под воздействием луча, был разбужен. Ударил сквозь спинной мозг в голову Дышлова ослепительной молнией. — Саддам Хуссейн мне и говорит: «Хули ты церемонишься со своими партийцами. Оторвал бы им бошки, как это делаю я со своими педерастами из БААС. Особенно мудакам Семиженову и Грибкову. Они у тебя полные мудаки…»