разразившегося скандала расследование было продолжено, и 8 декабря 1899 года начальник полиции Эрманно Санджорджи арестовал Палиццоло. Спустя несколько дней миланский процесс был приостановлен. И возобновлен в Болонье через два месяца, 9 сентября 1901 года.

Иньяцио садится на скамью для свидетелей, закидывает ногу на ногу и кладет руки на колени. Он испытывает внутренний дискомфорт, от которого трудно освободиться. До настоящего момента ему удавалось держать под контролем чувство неловкости, вызванное данной ситуацией, но здесь, в зале суда, это не так-то легко. Он никогда не сталкивался с правосудием, но главное, не может смириться с тем, что его имя – вместе со многими другими именами представителей высшего палермского общества – связывают с этим делом. Он так нервничает, что накануне даже поссорился с Линой, которая предложила ему вместе поехать в Болонью, пообещав, разумеется, и близко не подходить к зданию суда.

Председатель суда Джованни Баттиста Фриготто первый задает вопрос:

– Вы синьор Флорио Иньяцио, сын покойного Иньяцио?

Иньяцио кивает.

– И ваша профессия…

Иньяцио прокашливается:

– Я промышленник.

Председатель поднимает брови от удивления:

– Разве магазин не находится в вашей собственности?

– Да, старое семейное торговое предприятие. Я также владею винодельней, где производится марсала, Итальянской судоходной компанией «Генеральное пароходство» и…

– Мы пригласили вас сюда из Палермо не для того, чтобы заслушивать отчет о вашем благосостоянии, – сухо перебивает Фриготто и смотрит на Иньяцио как на разбогатевшего босяка, который не умеет вести себя в суде.

– Вы сами спросили меня о моей деятельности, которая, по сути, общеизвестна, – раздраженно отвечает Иньяцио.

– Возможно, в ваших краях и известна, синьор Флорио. Мы находимся в Болонье, и здесь не все знают, кто вы и чем занимаетесь в жизни.

Публика начинает шуметь, слышатся даже издевательские смешки. В толпе Иньяцио замечает знакомого журналиста из Катании, тот переговаривается с коллегой с усмешкой на губах, однако, поймав взгляд Иньяцио, тут же опускает голову и записывает что-то в записную книжку.

– Итак, синьор Флорио… Вас вызвали сюда в качестве свидетеля защиты. Вам знаком обвиняемый Раффаэле Палиццоло?

Иньяцио кивает.

– Говорите, синьор.

Покашливание.

– Да.

Иньяцио поворачивается, смотрит на Палиццоло. Тот кротко улыбается, как бы извиняясь за причиненное ему неудобство, но в его глазах сквозит предостережение, уловить которое может только сицилиец, и по спине Иньяцио пробегает дрожь. Он переводит взгляд на председателя, который, в отличие от Палиццоло, смотрит строго, вероятно, чтобы обескуражить допрашиваемого.

– Синьор Флорио, вы когда-нибудь слышали о мафии?

При этом вопросе Иньяцио чуть ли не подскакивает на месте.

– Нет.

– Повторяю вопрос: вы когда-либо слышали о преступной организации, именуемой мафией?

– А я повторяю вам свой ответ: нет.

Фриготто морщится.

– Странно, в полицейских депешах, которые приходят из Палермо, написано, что вы, как и многие другие, пользуетесь… услугами определенных людей для обеспечения безопасности вашего имущества. И что эти люди входят в преступное сообщество, к которому, возможно, принадлежит и обвиняемый. А именно к мафии.

Иньяцио беспокойно ерзает на стуле.

– Речь идет о местных работниках, которых я нанимаю из тех мест, где проживаю сам. Это честнейшие и почтеннейшие люди. Что касается депутата Палиццоло…

– Синьора Палиццоло, – поправляет его Фриготто.

– …он очень уважаемый человек в Палермо, всегда готовый помочь тому, кто оказался в трудной ситуации.

– Напоминаю вам, что вы под присягой, синьор Флорио.

Иньяцио скрещивает руки на груди.

– Мне хорошо это известно. Моя семья давно знакома с Раффаэле Палиццоло, к тому же он приходится родственником моей жене и…

– …из кожи вон лез, чтобы добиться для вас благосклонности в парламенте. Ну же, не притворяйтесь оскорбленным! Всем известно, что вы, сицилийцы, всегда помогаете друг другу, и не важно, имеете ли вы дело с честными людьми или с мошенниками.

По залу пробегает волна ропота. Репортеры с Юга возражают против таких домыслов, даже один из адвокатов пострадавшей стороны, Джузеппе Маркезано, громко выражает свое недовольство.

Приободренный Иньяцио подается всем телом вперед:

– Знаете, синьор председатель, такому «торговцу», как я, приходится заботиться о будущем своих предприятий, и нужно обладать громким голосом, чтобы донести свои просьбы до ведомств. Депутат Палиццоло всегда принимал близко к сердцу нужды Сицилии…

– И Флорио! – раздается выкрик из публики.

Иньяцио резко оборачивается и узнает в крикнувшем репортера из палермской «Баттальи», социалистической газеты Алессандро Таска ди Куто.

Встает Маркезано:

– Синьор Флорио, мы вызвали вас для выяснения конкретного вопроса. Правда ли, что Раффаэле Палиццоло предложил вам купить недвижимость, именуемую «Вилла Джентиле», с целью строительства там домов для ваших рабочих?

Иньяцио морщит лоб.

– Да, но я не согласился.

– Почему?

– Не помню.

– Если бы Палиццоло попросил у вас в долг значительную сумму, вы бы ему ее дали?

– Если бы ею располагал, конечно. Как я уже сказал, я хорошо знаю этого синьора, к тому же мы родственники…

– Вы считаете, Палиццоло мог бы совершить убийство или быть его заказчиком?

Иньяцио округляет глаза.

– Нет, я совершенно уверен, что нет! – выкрикивает он. – Если уж на то пошло, его имя в этом ужасном деле прозвучало только во время того странного процесса в Милане, поэтому…

– Спасибо, – перебивает его Маркезано. – Синьор председатель, у меня больше нет вопросов.

– Вы можете идти, синьор Флорио, – говорит Фриготто, даже не смотря в его сторону.

* * *

Выйдя из суда присяжных, Иньцио попадает в густой туман, которого он не замечает, настолько велико его раздражение. Широкими шагами он пересекает площадь, ритмично постукивая тростью. Как этот судья смеет так со мной обращаться? Что он вообще понимает в моих делах? – зло думает он. Чтобы что-то понимать, надо жить на Сицилии, есть ее соль, глотать ее пыль. Чтобы удержаться на сицилийской земле, надо нападать, а не защищаться, иначе загрызут… Он резко останавливается, глубоко вдыхает холодный воздух. Замечает наконец, что туман превратил здания, прохожих и экипажи в призраков. Горестно вздыхает. Нет, ничего-то вы, северяне, не знаете. Считаете себя святыми и до сих пор не поняли, что в рай можно попасть только после того, как познаешь грех. А на Сицилии грех, от которого никому не уйти, – это знать, да помалкивать.

* * *

– Донна Франка… – Горничная стоит на пороге, рукой опираясь на дверной косяк. – Простите за беспокойство, но ваша дочь плохо себя чувствует. Она вся горит.

Франка сидит за туалетным столиком в своей спальне на «Вилле Иджеа» и складывает в сумку украшения, которые надевала накануне вечером на ужин у Ланца ди Маццарино. Она не доверяет горничным, даже Диодате. Предпочитает сама заботиться о своих драгоценностях.

В комнате повсюду разбросаны чемоданы и баулы. Камеристка приводит в порядок дневные и вечерние платья, пеньюары