в несколько одеял, Джованнуцца лишь слабо улыбается. Большую часть пути она проваливается в удушливое забытье и иногда постанывает, прижимает к себе свою любимую Фанни в розовом платье. На полдороге она засыпает. Франка поправляет на ней одеяло, забирает куклу.

Что с тобой? Что случилось, доченька моя? – думает она, и ее сердце сжимается в тисках тревоги.

Фыркнув и подняв облако пыли, автомобиль останавливается перед входом на виллу.

– Здесь тебе станет лучше, – говорит Винченцо Джованнуцце, беря ее на руки, чтобы занести в дом. – Как только ты поправишься, мы поедем кататься. Мы помчимся так быстро, что у тебя слетит шляпка, доедем до мыса Галло посмотреть на рыбаков, возвращающихся с моря.

– Спасибо, дядюшка, – говорит она, протягивает ручку и дергает его за тонкие усы – игра, в которую они играют с тех пор, как она научилась забираться к нему на колени. Затем она поворачивается, ищет глазами мать, и Франка подходит к ней.

– Что тебе принести, солнышко мое?

– Фанни…

Франка поворачивается к Маруцце, которая держит еще одно одеяло и корзинку с игрушками, откуда высовывается фарфоровая кукла. Передает ее Джованнуцце, девочка крепко ее обнимает.

– Фанни тоже очень сильно замерзла… – шепчет она.

Вышедшие их встречать служанки услышали голос Джованнуццы и, не дожидаясь указаний, побежали греть для ребенка постель.

* * *

Тем же вечером Иньяцио открывает дверь комнаты, отведенную для Джованнуццы. Тяжелый аромат бальзамического масла, который должен был облегчить дыхание дочери, бьет наотмашь его по лицу.

Личико маленькой девочки – красное пятно на подушке. Лицо Франки как мраморное.

Иньяцио подходит к Джованнуцце, наклоняется, целует ее, и она с трудом приоткрывает глаза.

– Daddy, папочка, – говорит она ему. – Мне так плохо…

– Знаю, душа моя, – отвечает он, прислоняя ладонь к ее щеке, которую тут же отводит, такая она горячая.

Иньяцио поднимает голову, смотрит на Франку. Она сидит на другой стороне кровати и отвечает ему взглядом, полным страха. Впервые за долгое время просит у него помощи, чтобы заживить раны, открывшиеся в ее сердце. Вне всякого сомнения, Франка хотела бы оказаться на месте дочери, чтобы не видеть ее страданий.

Вопрос, который читает Иньяцио в ее глазах, приводит в ужас и его самого. С минуту они молча смотрят друг на друга. Потом он знаком просит ее выйти из комнаты, и Франка выходит вслед за ним.

Как только за ними закрывается дверь, она заливается слезами.

– Все очень плохо, Иньяцио, и я не знаю, что делать. Господи, помоги нам…

Иньяцио не отвечает. Прижимает ее к себе, гладит по волосам. Давно забытый жест, когда-то жест любви, а теперь лишь утешающий, но он хотя бы ненадолго успокаивает обоих. Франка со вздохом прижимается к его груди.

– Я боюсь, – на одном дыхании произносит она.

Я тоже, думает он, не в силах говорить. Потому что этот запах напомнил ему комнату, в которой умер его брат Винченцо и позже скончался отец. Вот что жжет его желудок, отнимает дар речи – кислый запах тела, которое пытается защититься от болезни, застыв в неподвижности, слишком уж похожей на смерть.

То, что его дочь может умереть, что ее судьба напоминает судьбу его младшего брата, этого он никак не может постичь.

На следующий день, когда Джованнуцца то проваливается в глубокое забытье, то периодически бредит, Иньяцио прибегает к своему испытанному оружию: власти и деньгам.

Он вызывает Аугусто Мурри, преподавателя клинической медицины Болонского университета, гениального медика, автора фундаментальных трудов о лихорадке и черепно-мозговых повреждениях, почитаемого в Италии и во всем мире. По общему мнению – друзей, знакомых, медиков – лучшего специалиста. Единственного, кто способен ее спасти.

Поэтому, когда вся семья собирается на вилле в Сан-Лоренцо, Иньяцио помогает ему добраться до Палермо. Предоставляет специальный вагон до Неаполя, оттуда – корабль до Сицилии. И, наконец, автомобиль – до виллы.

Палермо в ожидании. Ребенок болеет, невинная душа. Размолвки, зависть, злословия отложены на потом: приходят слуги за новостями для своих хозяев, приносят записки с пожеланиями скорейшего выздоровления или сообщают, что за Джованнуццу читают молитвы. Но вести все хуже. Ребенок все чаще теряет сознание, не ест, почти никого не узнает, только мать и бабушку, чье имя она носит.

Когда приезжает доктор Мурри, Джованнуца уже несколько часов не приходит в сознание. Франка сидит у ее кровати. Бледная, пряди черных волос в беспорядке падают на лицо, с опухшими от слез глазами и грязным платком в руках. Много раз она пыталась разбудить дочь, чтобы она сделала хотя бы несколько глотков молока, смачивала ее потрескавшиеся губы холодной водой, но дочка, ее дочка больше не реагирует.

Шестидесятилетний Аугусто Мурри ходит, слегка согнувшись вперед. И излучает спокойную уверенность. Лысеющий господин с густыми седыми усами, подкрученными кверху. Знаком просит Франку выйти, но она лишь задерживает на нем взгляд и выпрямляется на стуле. К ней подходит Иньяцио.

Они не сдвинутся с места.

Тогда Мурри прослушивает легкие ребенка, проверяет реакцию, пробует разбудить ее. И чувствует комок в горле, когда встречает взгляд родителей, о которых он, кажется, что-то читал в светской хронике. Но путешествия, драгоценности, сказочные праздники ничего больше не стоят. Они теперь обычные родители, отец и мать, объединенные съедающим их страхом.

После осмотра, пока горничные перестилают постель, пожилой медик взмахом руки просит их выйти вместе с ним. В коридоре их ждут Джованна и Констанца, две бабушки с четками в руках. С ними Маруцца.

Доктор прочищает горло. Говорит медленно, не поднимая глаз.

– Мне жаль, господа. По моему мнению, это не тиф. – Он выдерживает долгую тяжелую паузу. – Это менингит.

– Нет!

Франка шатается. Прежде чем Иньяцио успевает ее поддержать, Констанца обхватывает дочь за талию, чтобы та не упала. Маруцца придерживает Франку с другой стороны. Три женщины стоят плечом к плечу, не произнося ни слова. Слезы бесшумно текут по бескровному лицу обмершей Франки.

Это слово камнем упало в глубину ее сознания. Менингит, менингит, менингит… Она дрожит, и мать еще крепче обнимает ее, обливаясь слезами.

Иньяцио цепенеет, как будто он попал в воронку, в которую затягивает воздух, людей, вещи, даже свет.

– Но тогда… – говорит он и замолкает, не в силах продолжить. Смотрит в окно, выходящее в сад, и на какой-то миг будто видит своего отца: тот идет с Винченцо по своей любимой апельсиновой роще.

Голос доктора приводит его в чувства.

– Мы назначим все необходимое лечение, – произносит Мурри решительным голосом. – Мы еще поборемся и сделаем все возможное, чтобы облегчить ее страдания. Как не бывает двух одинаковых вещей, так и не бывает двух одинаковых больных, посему за маленькой Джованной