Тактика кадетов строится на том, что они пугают избирателей черносотенцами – предлагают голосовать за себя как за единую оппозицию: отдавать голоса левым – опасно, они могут не пройти, и тогда верх возьмут монархисты.

Победители предыдущих выборов, кадеты, испытывают огромное давление. Мало того, что всем депутатам предыдущего созыва, подписавшим выборгское воззвание, запрещено баллотироваться. Не допущены и многие другие – например, вернувшийся из Америки в 1905 году лидер партии Милюков не проходит ценз оседлости: он имеет квартиру в собственности меньше года, значит, не может избираться в Думу.

При этом остальные оппозиционеры постоянно обвиняют кадетов в близости к власти. Милюкову припоминают его тайные переговоры со Столыпиным, ходят слухи, что последняя их встреча состоялась уже в ходе предвыборной кампании – Милюков пытался добиться от премьера легализации партии, но тот взамен потребовал, чтобы лидер кадетов пообещал, что не будет заключать альянс с левыми.

Ленин исходит желчью по поводу этих слухов. Вот как он описывает этот предполагаемый диалог. «Милюков беседует на аудиенции со Столыпиным: "Изволите видеть, ваше-ство, я расколол революцию и оторвал от нее умеренных! На чаек бы с вашей милости"… Столыпин: "Н-да, я походатайствую о вашей легализации. Знаете, Павел Николаич, вы лаской раздробляйте рабочую сволочь, а я ее дубьем буду. Вот мы тогда с обеих сторон… По рукам, Павел Николаич!"»

Власть пытается применить административный ресурс на выборах – впервые в российской истории, оттого иногда очень стыдливо. На сельских участках местные земские начальники, не стесняясь, подсказывают, за кого надо голосовать (поддерживают кандидатов от правых партий), – свидетелем такого управляемого голосования становится, например, избиратель из Полтавской губернии писатель Владимир Короленко. А Святейший Синод обязывает всех священнослужителей идти голосовать (без разъяснения за кого).

Помимо правых в Думу впервые массово идут и левые: правда, с разными целями. Большинство социалистов считает, что думскую трибуну можно использовать как площадку для агитации за будущую революцию, хотя некоторые все же думают, что Дума может стать самостоятельным центром принятия решений – и впоследствии Россия превратится в нормальную парламентскую демократию. Ленин, конечно, такую точку зрения считает предательством – поэтому умудряется громить меньшевиков даже в тот момент, когда большевики идут на выборы в рамках единого с меньшевиками «левого блока».

Результаты оказываются ошеломляющими для правительства: причем, как вспоминает министр финансов Коковцов, даже собственные сотрудники дезинформируют Столыпина, уверяя его, что правые и октябристы получают большинство. На самом деле одной из крупнейших фракций вновь оказывается кадетская (без Милюкова, но зато депутатом Думы избран Петр Струве). Но главная неожиданность – успех левых партий, у них треть мест в новой Думе – это намного больше, чем у правых.

Дума начинает работу 20 февраля в Таврическом дворце – на этот раз без приема у императора. Во время церемонии открытия происходит скандал: при упоминании имени императора все правые депутаты немедленно встают. Левая часть зала остается сидеть – поднимается только один высокий рыжебородый человек. Товарищи шикают ему: «Садитесь!» Он сначала садится, но потом снова встает. Это Петр Струве.

Проходит чуть больше недели и в большом зале Таврического дворца обваливается потолок. Это случается в выходной день – пострадавших нет. Ходят слухи о бомбе – но никаких признаков злого умысла полиция не находит. Заседания временно переносят в другое помещение.

Через две недели после открытия второй Думы – возможно, наиболее оппозиционной в российской истории – умирает Константин Победоносцев. Он уже полтора года в отставке, несколько месяцев не доживает до 80 лет. Победоносцев верит только в самодержавие – и давно считает, что все потеряно, все пропало.

6 марта в Думу приезжают члены правительства. В ложах сидят семьи министров. На трибуну выходит Петр Столыпин и зачитывает программу правительства. Депутаты сидят тихо, чем удивляют министров – в предыдущей Думе появление Горемыкина на трибуне сопровождалось выкриками «В отставку!» – а тут депутаты молчат. Члены правительства довольны – неужели Дума и правда поутихла и готова к конструктивной работе, удивляются они.

На самом деле настроение депутатов совсем другое. Членов правительства они считают своими злейшими врагами: роспуск Думы, военно-полевые суды, смертные казни, ссылки политзаключенных, покровительство черной сотне – вот имидж власти. Столыпин и его министры кажутся большинству депутатов кровавыми тиранами. Поэтому кадеты решили встретить их появление «гордым молчанием». А социал-демократы как раз собираются высказаться, но после речи премьера.

Речь Столыпина разительно отличается от прошлогоднего выступления Горемыкина. Прежний премьер был уверен, что работать с Думой невозможно, – Столыпин, наоборот, приносит на первое заседание подробный перечень новых законопроектов, которые он хочет предложить депутатам. Это и начатая правительством земельная реформа, и законы, которые должны гарантировать неприкосновенность личности, и реформа местного самоуправления, и поправки в уголовный кодекс, и закон о создании ипотечной системы, и меры по улучшению ситуации с правами рабочих, и школьная реформа. Поразительный контраст с прошлогодними «прачечной и оранжереей».

Любопытно, что, описывая ситуацию в стране, Столыпин употребляет слово «перестройка»: «Страна находится в периоде перестройки, то есть брожения», – уточняет премьер, а значит, каждая деталь любого нового закона может повлиять на будущее страны.

Когда Столыпин заканчивает, слово предоставляется 25-летнему меньшевику Ираклию Церетели – депутату от грузинского города Кутаиси. Он лидер фракции социал-демократов, и ему предстоит от имени Думы отвечать на приветственное послание 44-летнего Столыпина.

Церетели принадлежит к одной из самых известных дворянских семей в Грузии. В 1900 году он поступил на юрфак Московского университета – в самый разгар студенческих волнений. В тот момент, когда 72-летнего Льва Толстого отлучали от церкви, 18-летний первокурсник Ираклий Церетели был осужден за участие в протестах и отправлен в ссылку в Сибирь, где провел почти три года. В 1903-м Церетели вернулся в Грузию, потом, опасаясь ареста, уехал в Берлин, где поступил в университет Гумбольдта. Словом, к 25 годам у депутата Церетели уже большой политический опыт.

Его совершенно не впечатляет примирительная речь Столыпина. Он говорит, что не может верить всем предложениям премьера, потому что правительство уже «попрало ногами» все существующие законы, «набило каторги и тюрьмы борцами за свободу», применило «средневековые пытки» и так далее. Церетели вспоминает, что в ходе предвыборной кампании власти прилагали все усилия, чтобы не допустить в Думу оппозицию, но народная «ненависть к правительству порвала тысячу преград». Никакой веры Столыпину нет и быть не может, резюмирует Церетели.

С самого начала его ответной речи правые депутаты, в первую очередь представители Кишинева Пуришкевич и Крушеван, кричат: «Ложь!», «Долой!». Председатель Думы просит их помолчать, поскольку «не находит в словах ничего, за что его следовало бы остановить».