и философски убедительной, но и делает головоломку языковой эволюции более поддающейся решению, рассматривая осмысленность как многогранный феномен с потенциально дивергентными эволюционными корнями.

 

Грицевский подход к происхождению смысла

Чтобы продвинуться в решении загадки о происхождении языкового значения, необходимо иметь относительно четкое представление о целевом феномене, то есть о значении, которое обнаруживается в человеческом языке. Однако в вопросе о том, что следует считать отличительным признаком (признаками) лингвистической осмысленности, нет единого мнения. Ниже приведен (неполный) список различных характеристик, которые разные теоретики выделяли как существенные для смысла: произвольность или конвенциональность, независимость от стимула, дискретный и символический характер, референциальное смещение или интенциональность, обучаемость, гибкость и добровольный контроль использования, коммуникативные намерения и использование теории разума, кооперативная мотивация, возможность преварикации. Некоторые из перечисленных характеристик относятся к актам сигнализации или коммуникации (например, добровольный контроль, коммуникативные намерения), другие - к продуктам таких актов или средствам коммуникации (например, символический или произвольный характер, референтное смещение). И неясно, как эти различные характеристики (или даже их подмножества) связаны друг с другом. В частности, какое отношение имеет символический или произвольный характер языка к тому, создается ли он с коммуникативными намерениями или нет? И как наличие перемещенных референтов связано с обучаемостью или уклончивостью? (Действительно, иногда кажется, что за акцентами на разных характеристиках скрываются довольно разные взгляды на язык - например, представление о языке как об относительно фиксированной системе закодированных правил для создания звуко-смысловых сопоставлений и представление о языке в терминах рационально-рефлексивных и кооперативных способностей, которые проявляются при его использовании).

Неоднородность выделенных признаков позволяет предположить, что осмысленность сама по себе может быть многогранным феноменом, различные аспекты которого, возможно, имеют разные предшественники и распределены, так сказать, по различным областям эволюционного пространства. Однако давняя традиция с глубокими философскими корнями предлагает нам сосредоточиться на определенном подмножестве признаков - тех, которые определяют корни осмысленного языка в индивидуальной рациональной проницательности или творческом изобретении. В этом ключе Дарвин, обсуждая эволюцию языка, предположил, что для перехода от чисто экспрессивных вокализаций музыкального протоязыка к осмысленным звукам речи "какому-то необычайно мудрому обезьяноподобному животному" "пришло в голову подражать рычанию хищного зверя, чтобы указать своим собратьям-обезьянам на характер ожидаемой опасности" (1871: 57, курсив добавлен).

В философии языка эта тема - связывать возникновение языковой интенциональности (в понимании Брентано) с индивидуальными намерениями общаться - ассоциируется с Полом Грайсом (1957, 1968, 1989). В литературе, посвященной эволюции языка, перспектива "коммуникации-намерения" Грайса резко противопоставляется так называемой "кодовой модели" коммуникации2 .2 Как считают последователи Грайса, есть по крайней мере две (связанные) особенности, которые отличают человеческий язык от парадигматических кодов.

(i) Люди, общающиеся между собой, могут понимать друг друга без фиксированного кода, и их коммуникативное взаимодействие имеет отличительный, открытый (или "демонстративный") характер.

Предположим, что во время представления моя подруга, поймав мой взгляд, преувеличенно сильно сморщила лицо и зажала нос. Предположительно, она имеет в виду, что ей не нравится спектакль. И обычно я понимаю это, осознавая, что она намеренно - но также открыто и без обмана - дает мне понять, что она чувствует.3 По мнению Грайса, подобная открытость, при которой говорящий и слушающий взаимно понимают намерения говорящего, является отличительной чертой успешного языкового обмена.

(ii) Для людей, общающихся между собой, даже при наличии кодовой конвенциональной системы (т.е. выученного языка, например, английского), закодированные значения - это только начало осмысленной языковой коммуникации.

Предположим, вы слышите, как кто-то говорит: "Это было слишком медленно". Вы понимаете отдельные слова и способ их составления, но очень мало понимаете, что имел в виду говорящий. Для успешной лингвистической коммуникации требуется - и говорящие в основном полагаются на контекстуальное умозаключение. Согласно грицевской точке зрения, "люди не просто связывают лингвистическое значение [со] звучанием предложения; они также используют информацию о речевой ситуации, собеседниках, их прошлых взаимодействиях, общих фоновых знаниях и т. д."; значения, закодированные в высказываниях, в лучшем случае представляют собой осмысленные "фрагменты... без определенного импорта" (Sperber and Origgi 2010: 124).

Итак, согласно классической грицевской картине коммуникации, парадигматические случаи человеческого общения строятся на открытых коммуникативных намерениях говорящих и их рефлексивной контекстуальной интерпретации слушающими. То, что Грайс называл "значением говорящего", - это вопрос производства говорящим высказывания (акустического, письменного, жестового или иного) с намерениями

(a) оказывая влияние на психологическое состояние некоторого получателя, и, далее,

(b) частично достигает эффекта, указанного в пункте (a), посредством признания получателем этого намерения.

Соответствующие коммуникативные намерения могут (хотя и не обязаны) опираться на неарбитражное "естественное значение" или на иконические отношения. Грицевское значение говорящего также не зависит от конвенций, композиционной структуры и обучаемости (или "культурной трансмиссии"). Действительно, согласно грицевской точке зрения, языковые конвенции должны анализироваться как результат процессов "окостенения" индивидуальных значений говорящего.

Классическая грицевская картина предполагает, что коммуниканты могут обладать способностью формировать и приписывать намерения относительно убеждений, намерений и других психологических состояний существ, отличных от них самих, - так называемой "теорией разума" - еще до того, как у них появится язык. Однако существует мало доказательств того, что даже наши ближайшие родственники-приматы способны на сложное осознание (и озабоченность) душевных состояний других людей в том виде, который требуется для грицевской коммуникации.4 (И в философской литературе есть несколько аргументов в пользу того, что даже если интенциональные состояния первого порядка не требуют языка, то чтение мыслей по Грайсу - рекурсивное и пропозициональное - требует.5) Но чем больше доказательств того, что нелингвистическим животным (а также доязыковым детям) не хватает полного набора когнитивных состояний, требуемых классической грицевской теорией, тем менее правдоподобна эта грицевская эволюционная траектория.

Сложные коммуникативные намерения

Смысл речи Обычный язык

казалось бы, так и должно быть. Грицевская траектория потребовала бы от наших нечеловеческих предков пересечь психологический Рубикон, прежде чем они могли бы решиться перейти Рубикон языковой. Это связано с тем, что им пришлось бы приобрести психологическую способность к сложному "чтению мыслей", которой и отдаленно не обладали их нечеловеческие предшественники, прежде чем они смогли бы участвовать в грицевской коммуникации (то есть произносить и интерпретировать высказывания со смыслом). И все же с эволюционной точки зрения объяснение наличия способности к полноценному грицевскому пропозициональному мышлению у некоторых вымерших безъязыких видов представляется не менее проблематичным, чем объяснение возникновения самого языка. (И это должно побудить нас к исследованию альтернативных траекторий).

Но, возможно, объяснительная задача, стоящая перед теориями языковой эволюции, может быть переосмыслена. Вместо того чтобы сосредоточиться на вопросе о том, что могло побудить наших предков стать сознательными, рефлексивными грицевскими коммуникаторами, возможно, нам следует