заметила одновременно с Антонием: это сам Цезарь, его манера ездить верхом! Так он скакал в последний день, когда мы были вместе…

Воспоминание яркое, но горькое, отозвалось мгновенной болью в груди, однако вознаграждением за боль стала материнская гордость: сын следовал по стопам великого отца.

– Цезарион!

Я помахала рукой, привлекая его внимание. Потом повернулась к Антонию и увидела изумление на его лице.

– Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу это снова, – тихо промолвил он, не скрывая потрясения. – Воистину, тени возвращаются к жизни.

Внизу на поле Цезарион, смещая свой вес назад, постепенно замедлил бег Киллара и направил коня в нашу сторону, с любопытством глядя на нас поверх конских ушей. Вблизи его сходство с Цезарем не так бросалось в глаза, ибо пряталось под мальчишеским лицом. Глубоко посаженные глаза не были ни настороженными, ни усталыми, их не окружали морщинки, юная кожа гладкая. Однако контур его губ уже указывал на решительный характер.

– Матушка, – кивнул он мне и плавно соскользнул с коня. – Приветствую тебя, триумвир.

Он узнал Антония, но не понял, как следует к тому обращаться. Он даже сомневался, уместна ли в данном случае улыбка.

– Ты прирожденный кавалерист, – сказал Антоний с искренним восхищением.

Цезарион улыбнулся:

– Ты так думаешь?

Он был польщен, но пытался это скрыть.

– В самом деле. Будь ты на три или четыре года старше, я бы поговорил о тебе с командирами, с Титием или Планком. Сколько тебе лет, четырнадцать?

Он прекрасно знал, что мальчику двенадцать, но хорошо представлял себе, как приятно в двенадцать лет услышать такое.

– Нет, мне… мне будет двенадцать в следующем месяце.

Цезарион подтянулся.

– Ах вот как! – воскликнул Антоний. – Ты давно перерос ту ящерицу. Помнишь ее?

– Еще бы! – отозвался Цезарион совсем по-мальчишески. – Она умерла в прошлом году.

– А мы привезли говорящего ворона, – сообщил Антоний. – Только мне не нравится то, что он говорит.

– Почему?

– Потому что это либо бессмысленно, либо неприлично.

Воцарилось молчание. Оно затягивалось, но тут Антоний улучил момент – так он делал в бою перед тем, как устремиться в атаку, – взял меня за руку и произнес:

– Твоя мать оказала мне честь, выйдя за меня замуж, хотя я обычный человек, не царского рода. Я не богоподобен, как Цезарь, но я очень хорошо знал его. Мои воспоминания о нем восходят к временам, предшествовавшим его прибытию в Египет, и, возможно, я смогу рассказать тебе о нем что-то интересное. Я знаю о нем даже то, чего не знает твоя мать! И я научу тебя военному делу – всему тому, чему учил меня он в лесах Галлии и на поле Фарсалы. Я думаю, Цезарь одобрил бы это. По существу, я и женился на царице именно для того, чтобы вернуться сюда – к тебе и к Александрии.

Он со смехом повернулся ко мне.

– Да, пожалуй, – подтвердила я. – А еще потому, что тебе понадобились египетские корабли.

Цезарион улыбнулся.

– Я рад, что ты вернулся. Я очень скучал по тебе, – тихо проговорил он.

Да, я знала и переживала из-за этого. Мальчик привязался к Антонию и так надолго разлучился с ним.

– И я скучал по тебе, – сказал Антоний. – У меня есть сын примерно твоих лет – о, не такой взрослый, – ему всего десять или около того. Ты «маленький Цезарь», а он «маленький Антоний» – Антилл. Может быть, он как-нибудь заглянет к нам, и вы вдвоем сможете наскочить на меня.

Антилла родила Антонию Фульвия. До сих пор он ни разу не заговаривал со мной о мальчике, из-за чего я упустила из виду тот факт, что в Риме остались люди, по которым он может скучать и вероятность встречи с которыми для него теперь, мягко говоря, невелика. Я была так озабочена соперничеством с Октавианом и Октавией, что позабыла о других связях Антония и о тех, кого он хотел бы повидать.

Допустить этого я не могла.

– А что, нам надо его пригласить, – быстро нашлась я. – Да, пусть приезжает в Александрию!

Мы расположились на ложах в нашей приватной трапезной – как раз девять человек на девять мест, – нимало не утруждаясь соблюдением этикета. Трое детей облюбовали одно ложе, где имели возможность возиться друг с другом. Мы с Антонием оказались напротив друг друга, по разные стороны стола: я – с Хармионой и Ирас, он – с Мардианом и Олимпием. Мардиан возлежал между Антонием и Олимпием, основательно разделив их своей тучной фигурой.

Это моя семья – люди, готовые отдать жизнь за меня, а я за них. Со всеми их недостатками, слабостями, проступками они все равно являлись самой надежной моей броней, единственным прибежищем под ударами судьбы.

Олимпий присматривался к тому, как действует рука Антония – легко ли сгибается? Хорошо ли функционирует?

Но пусть помогут ему боги, если он решится прямо спросить!

– Ты прекрасно сделал свою работу, Олимпий, – промолвила я, решив опередить события. – Рука триумвира совсем зажила.

Олимпий сердито глянул на меня. Только в семейном кругу нам позволено смущать друг друга, угадывая мысли – и раскрывая их.

– Я и сам вижу, – сказал он.

– Ты спас мою руку, ты истинный чудотворец! – воскликнул Антоний и помахал кистью, не утрудившись положить хлеб. – Да она запросто могла отвалиться, раз – и все! – заявил он широко раскрывшему глаза Александру. – Но Олимпий приладил к ней волшебную трубку, и весь яд вытек наружу.

– Не может быть, – удивился Цезарион.

– Точно, все так и было, – заверила его я. – Это древнее устройство, им пользовались в незапамятные времена, а потом забыли о нем. Наш Олимпий открыл его заново.

– Занимаясь лечением солдат твоей разбитой армии, я узнал о ранах много нового, – признался Олимпий. – Иной врач за всю жизнь не получает подобной практики. Мне бы хотелось… было бы интересно…

Он осекся, остановился и стал жадно обкусывать хрустящий кусочек ягненка в меду.

– Что? – Я заинтересовалась.

– Поучиться чуть подольше в Риме, – сказал он. – В этом центре лечения боевых ран.

– А ведь ты, Олимпий, утверждал, будто Риму нечему учить Грецию в области медицины, – напомнила я ему.

Мне в свое время пришлось приложить немало усилий, чтобы уговорить его согласиться на поездку.

– Раны – не совсем медицина, – упрямо проговорил он. – Или не совсем та медицина. Разный подход к лечению. Греки изучают болезни, а военные ранения – это разновидность травм.

– А почему бы тебе и впрямь не поехать в Рим? – живо отозвался Антоний. – Мы обещаем не болеть в твое отсутствие. И не затевать войн.

Олимпий пожал плечами:

– Да это я так,