что хожу туда-сюда и даже разговариваю с вороном. Птица то каркала, то восклицала:

– Пр-р-ривет! П-р-рощай! К-р-расота!

Когда Олимпий наконец вернулся, он выглядел опустошенным, как висевшая у него на плече врачебная сумка.

– Я сделал все, что мог, – сказал он. – Но рана скверная: пришлось убрать так много плоти, что у него там останется впадина… если он вообще поправится.

– Поэтому так долго?

Мне казалось, что дети рождались быстрее.

– А сколько прошло времени? – Олимпий опустился на скамью. – Я потерял счет. Но с вином и миртом шансы на успех хорошие. И дренажная трубка – я очень ею горжусь. Такие трубки описал еще Гиппократ, но сейчас их никто не использует. Это будет интересно.

– Ага, значит, ты пил вино?

– Я – нет. А Антоний – да. Он пил вино, беседовал и задавал мне весьма странные вопросы.

– Например?

– Он хотел узнать, что мы делали в детстве, когда я впервые встретил тебя, и все такое. Какой ты была.

– Я надеюсь, ты не рассказал ему! – воскликнула я, хотя подобный интерес тронул меня.

– Ну, только то, что никак не уронит тебя в его глазах, – ответил Олимпий. – Но кое о чем из наших приключений поведал. Например, как мы забрались к бальзамировщику и ты легла на стол, прикинувшись мумией. А еще как мы спрятались в болоте и перевернули маленькую лодчонку, притворившись крокодилами.

– Да уж, – вздохнула я, – «умные» детишки. Чудо, что мы не нарвались на настоящих крокодилов.

Он рассмеялся.

– Счастливые времена.

Да, но для меня те времена были опасными. Причем опасность исходила не от крокодилов, а со стороны дворца, где мои сестры захватили корону. Однако таково уж детство: в те дни мне ничего не стоило выбросить из головы все серьезные угрозы и отправиться на болота искать приключений, запомнившихся на всю жизнь.

– Да, удивительно, что Антоний об этом спрашивал, – заметил Олимпий.

Однако он был польщен, я чувствовала. Антоний начал завоевывать его. Олимпий – крепкий орешек, и на его покорение уйдет немало времени, но теперь мой старый друг уже больше не будет считать моего мужа демоном.

Всю ночь Антоний махал забинтованной рукой – огромной, как медвежья лапа. Из повязок торчала тонюсенькая жестяная трубочка, отводившая жидкость. Руку с повязкой и железкой следовало каждый час окунать в ведро с фалернским восьмилетней выдержки.

– Болит? – решилась я спросить.

– С ума сойти, как больно! – весело ответил Антоний.

– Если поможет, оно того стоит, – сказала я.

– Легко говорить – тебе-то не пришлось терпеть, пока он кромсал твою руку.

Через несколько дней, после многочисленных осмотров и смены повязок, стало ясно, что лечение приносит плоды. Олимпий казался окрыленным: покраснение уменьшилось, опухлость спала, края раны были чистыми. Мой эскулап продолжал щедро орошать больное место вином, посыпать молотым миртом, а его стежки выглядели аккуратными, как сирийская вышивка. О чем я ему и сказала.

– В следующий раз я обязательно воспользуюсь золотой нитью, – отозвался он, – и сделаю декоративный шов.

Принимать решение следовало быстро: открылась навигация, и пора было отправлять донесение в Рим. Но какое донесение? Антоний долго ломал голову и в итоге сообщил мне, что потери в Парфии преуменьшит, но о победе объявлять не станет.

– Ложь постыдна, а в том, чтобы умолчать о некоторых подробностях, ничего особенного нет.

– Это введение в заблуждение, – заметила я.

– Просто умолчание. А в умолчании нет бесчестья, – упорствовал Антоний. Да, чтобы избежать призрака бесчестья, он готов на все! – Так же, как нет бесчестья в том, чтобы не замыкаться на прошлом и заглянуть в будущее. Я сделаю упор на предстоящий поход в Армению.

По крайней мере, так мы получим время, чтобы восполнить потери.

– При отсутствии Октавиана в Риме это хорошо нам послужит, – сказала я.

– Если он еще не уехал, то скоро уедет.

Поступили известия, что Октавиан нашел новую цель для своих легионов – он сосредоточил их на границе Иллирии.

– А что, он и правда собрался лично возглавить армию? – спросила я.

– По слухам, да. Он отчаянно хочет проявить себя на воинском поприще, ему и ранение пошло бы на пользу, – ответил Антоний. – Ведь все начинают понимать, что без Агриппы, который воевал за него, он бы ни в чем не преуспел.

Но тут на лицо Антония набежала тень. Может быть, собственных успехов Октавиан и не имел, но и подобных неудач у него тоже не было. Не Октавиан потерял в злосчастном походе сорок тысяч человек; ирония заключалась в том, что Октавиан никогда бы не отправился в такой поход.

– Если он уедет, мне самому надо отправиться в Рим, – сказал Антоний, размышляя вслух. – Я мог бы возобновить там свои связи.

С кем же – с Октавией?

– Если ты появишься там, тебя начнут расспрашивать о Парфии, а врать ты не умеешь, – торопливо заговорила я, – и не сможешь отвертеться. Не езди туда, пока не поправишь дела.

– Я так долго отсутствовал, что боюсь утратить всякое влияние. Люди меня попросту забудут. Может быть, необходимо нанести визит, чтобы напомнить о себе.

– Но если ты явишься в отсутствие Октавиана, создастся впечатление, будто ты его боишься! – быстро сказала я. – Как будто хочешь прокрасться в город тайком, за его спиной, потому что робеешь встретиться лицом к лицу.

Конечно, я достаточно хорошо знала, что ехать надо, иначе он окончательно утратит влияние в Риме. Беда, однако, в том, что он может снова угодить под влияние Октавиана.

«Он всегда будет находиться под влиянием той сильной личности, что окажется рядом с ним».

На такой риск я пойти не могла. Значит, следовало удержать его подальше от Рима.

– В таком случае я поеду и приглашу его на встречу, – сказал Антоний.

– Нет-нет! – возразила я. – Пусть он остается в Иллирии. Пусть его разобьют там – позволь иллирийцам сделать эту работу за тебя. Иначе у него появится предлог вернуться в Рим, а войну опять свалить на Агриппу, который добудет для него еще больше славы.

– Пожалуй, это разумно, – согласился Антоний, хотя я чувствовала, что убедить его полностью мне пока не удалось. – Я поеду позднее. Тогда, когда смогу провести в триумфальной процессии закованного в цепи царя Армении.

– Отличная мысль. Римляне обожают триумфы, такое зрелище впечатлит их. А Октавиан пока не победил ни одного внешнего врага и не вправе претендовать на триумф.

Теперь следовало сменить тему, и побыстрее.

– Я должна быть в Египте. Мне придется скоро вернуться.

– Да.

– А каковы твои планы? Поплывешь со мной или останешься здесь, с войсками?

– Если бы мне удалось переформировать легионы, я бы организовал нападение