Впрочем, из взрослых очень немногие знают вход в эту страну. И уж совсем немногие могут съездить туда — на день, на два, на год. Одним из них и был Евгений Шварц.

Я познакомился с Евгением Львовичем задолго до войны. Был я как раз в том возрасте, когда к сказке начинаешь относиться со всем скептицизмом видавшего виды, пожившего, искушенного, умудренного опытом двенадцатилетнего человека… Короче говоря, я учился тогда не то в шестом, не то в седьмом классе. Посещал занятия деткоровского кружка (был такой при газете «Ленинские искры», и руководил им превосходный журналист М. Л. Фролов.

На одно из таких занятий был приглашен Евгений Львович. Мы сидели в длинной узкой комнате, а против нас — рыхловатый немолодой человек.

Он очень сосредоточенно занимался каким-то странным делом — поочередно сжимал запястье левой руки правой рукой, а потом запястье правой руки левой. Упражнение это как бы аккомпанировало его словам.

Начал он с того, что сказал:

— С детства для меня «писатель» — очень дорогое слово. И очень ответственное. Я и сейчас не знаю, вправе ли считать себя писателем…

Мы переглядывались — пьесы Шварца шли в ТЮЗе, мы читали его стихи в «Еже», потом в «Костре». Он казался нам не просто писателем, а писателем большим, почти классиком, вроде Даниэля Дефо или братьев Гримм. (Кстати, скажу, что много лет спустя в болгарском городе Тырнове я разговорился с мальчишкой примерно стольких лет, сколько было мне, когда я увидел Шварца впервые, — парнишка был на пьесе «Снежная королева». Когда я сказал, что встречался с писателем, мальчишка не поверил, — Шварц был для него современником Даниэля Дефо).

Наверное, Е. Л. Шварц был первым человеком, от которого мы услышали о таком серьезном и ответственном писательском деле. Его слова я запомнил точно и много лет спустя повторил их ему вместе со стихами: «Зайцы, братцы, время подниматься!». Он сказал, что помнит эту встречу и даже то, что после этого разговора он читал сцену из «Красной Шапочки».

Я тоже вспомнил. И вспомнил, как все мы — забияки и сорванцы, — слушая Е. Л. Шварца, вдруг очутились в сказочном мире; в великолепном мире благородной фантазии…

Конечно, понадобилось немало времени, чтобы мои сверстники поняли, что большой человек и большой драматург был не просто гражданином сказочного королевства — он был гражданином нашей страны в самом высоком понимании этого слова. И в какой бы уголок сказочного мира ни приводил нас драматург, с какими бы героями ни сталкивал он нас — будь это Баба Яга (из сказки «Два клена») или злобная Тень (из сказки того же названия), или министр-администратор из «Обыкновенного чуда», — мы видим не только их сказочные черты, мы видим черты весьма реальные, мы видим, как озлобленность, корыстолюбие, тупость отступают с пути героев, на чьем знамени написано: «Весь мир держится на нас, на людях, которые работают!»

Реальность и сказочность проходят через все творчество Шварца — это уже не дискуссионно.

Интереснее поговорить об отношении Евгения Львовича к народному творчеству — фольклору.

Моя вторая встреча с Е. Л. Шварцем произошла во время войны в Душанбе, куда драматург приехал вместе с Ленинградским театром комедии (1) (впрочем, я несколько раз видел его до этого в Доме писателей — перед войной, на чтении первого акта пьесы «Дракон», на премьере пьесы «Тень»).

К моменту встречи за мной уже была жизнь в блокированном Ленинграде, госпиталь, и я уж, казалось, совсем не был расположен к сказочному восприятию мира.

Я встретил Евгения Львовича на базаре, который был тогда экономическим центром города — бойкие спекулянты торговали чем угодно: от «американских подарков» — чаще всего тщательно залатанных синих рубашек — до вставных челюстей, которые любезно предлагали примерить. Ботинки снашивались на руках, так и не попадая на землю; спекулянты перепродавали их друг другу. Колхозники вывозили на базар рис и табак. Они продавали их втридорога, но если покупатель был уже очень истощен и нищ, могли отсыпать немного «бе пуль» — то есть без денег.

Евгений Львович ходил с таким видом, будто он идет по фойе Театра комедии и разглядывает веселые и яркие макеты акимовских декораций. Он покупал табак. Или, может быть, делал вид, что покупает его… Во всяком случае, вежливо осведомлялся о цене, извинялся и шел дальше… Я подошел, поздоровался и напомнил, что много лет назад видел его в «Ленинских искрах». Он обрадовался, увидев земляка, расспрашивал о новостях из Ленинграда; поинтересовался моей судьбой, узнал, что до войны я был студентом и посещал семинар при кафедре фольклора у М. К. Азадовского.

Разговор пошел о народном творчестве.

Выяснилось, что Евгений Львович собирал материалы для пьесы о Мушфики — герое таджикских народных сказок.

Мулло Мушфики! Кто в Таджикистане не знает этого имени. Герой бесчисленного количества сказок и анекдотов, остроумный и находчивый, он стал воплощением вековечной мудрости народа. Сотни людей в кишлаках и городах Таджикистана могут похвастаться знанием похождений Мушфики, но лишь немногие знают о том, что давно, еще в XVI веке, жил поэт, носивший это имя. Он прославился своими лирическими газелями и сатирами.

Но кроме того, он был еще знаменит своей находчивостью и независимостью характера, своими веселыми ответами.

О его остроумии знали и рассказывали в народе.

Постепенно, говоря о Мушфики, рассказчики стали припоминать веселые ответы и приключения совсем других сказочных героев и приписывали их тому же Мушфики.

Вот почему очень многие из сказок Мушфики похожи на общевосточные сказки о Ходже Насреддине (Афанди), на русские анекдоты о пошехонцах и произведения фольклора других народов.

Сотни лет прожил сказочный Мушфики, борясь со скупостью ростовщиков, глупостью чиновников эмира, шейхов и кази. Посмеивающийся над собственной нуждой бедняк и друг бедняков, он стал любимым героем сказочного фольклора.

Мы шли по базару, важно прицениваясь к самым разнообразным вещам, разумеется, без малейшей мысли об их покупке, и разговаривали о похождениях этого очаровательного плута и веселого победителя богатеев, вельмож и просто дураков.

Пьеса так и не была написана, но помню, что Евгений Львович просил специально переводить ему тексты таджикских сказок о Мушфики и не раз в разговоре возвращался к их сюжетам.

Правда, не следует думать, что разговор шел у нас «на равных», — Е. Л. Шварц как-то незаметно ввел меня в свой сказочный мир и разговаривал так, будто он был волшебником, а я так и остался мальчишкой из «Ленинских искр» (сперва я даже немножко обиделся, а потом все-таки включился в эту игру).

Интересно, что с моим малолетним сыном (это было уже потом, после войны) Евгений Львович, напротив, разговаривал, подчеркивая, что имеет дело со взрослым и солидным человеком. При встречах в Комарове или в Доме писателей он серьезно спрашивал его, как идет воспитание родителей и не обжуливаю ли я его в шашки. Естественно, что сын был в восторге и в возрасте шести или семи лет любил говорить: «Мой друг Евгений Львович…»