Ладлоу, Шропшир

Сначала Динь решила было проманкировать своим свиданием с советником ректора колледжа, поскольку не видела ничего позитивного, что могло бы из него получиться. Правда состояла в том, что она совершенно не могла заставить себя посещать лекции, а когда речь шла о ее консультациях с преподавателями, то оказывалось, что она уже целую вечность посещает их от случая к случаю. Ее тьютор[171] уже несколько раз отлавливал ее. Бедняга даже попытался высказать ей строгое предупреждение. Поэтому в том, что Грета Йейтс настаивала на личной беседе, не было ничего удивительного. Удивительным было как раз то, что ей понадобилось столько времени, чтобы решить призвать Динь к порядку. Так что в назначенное время девушка все-таки появилась в кампусе Касл-сквер.

Накануне она плохо спала, но в последнее время это стало для нее нормой. Она обслужила Финна, они выкурили по косячку после этого, и она выставила его из своей комнаты, повернув ключ в замке под крики: «Эй! Не будь такой!», потому что он ждал благодарности за «травку» в виде возможности раздвинуть ее миндалины еще раз, а потом бросилась на постель в надежде на сон. Он наконец пришел, но так поздно, что голоса у нее в голове заткнулись лишь в три часа утра, после чего она смогла получить хоть какую-то передышку в виде беспокойных сновидений.

Грета Йейтс оказалась громадной женщиной с чахоточным дыханием и голосом, услышав который можно было решить, что ей не хватает кислорода. Путь от входной двери в ее кабинет, откуда она вызвала Динь из приемной, и до рабочего места заставил ее так покраснеть, что Динь испугалась, что у нее сейчас кровь польется из глаз. Грета опустилась на свой стул и вытащила коробку бумажных платков из ящика стола. Она поставила ее на гору папок, которая была так высока, что Динь не смогла понять, что это должно означать: желание продемонстрировать ее ежедневную нагрузку или полное отсутствие каких-либо понятий об организации труда.

Оказалось, что платки предназначены для самой миссис Йейтс. Двумя она промокнула свое лицо, а в третий высморкалась. После чего сложила перед собой руки, демонстрируя изумрудное кольцо таких размеров, что это могла быть либо дешевая бижутерия, или свидетельство нереального благосостояния ее семьи, и одарила Динь внимательным взглядом. Уже из первых ее слов можно было понять, к какому заключению она пришла.

– Вечеринки, бары или молодой человек? Как я поняла, ты не живешь дома. А раньше тебе приходилось жить без родителей?

Упоминание предков во множественном числе подсказало Динь отличную отмазку. Причем, хотя это и не было правдой, стопроцентной ложью это тоже нельзя было назвать. Когда она заговорила, слезы сами собой навернулись ей на глаза.

– Все дело в отце, – сказала она и почувствовала, как ее подбородок задрожал. – Несчастный случай. Дома.

У них насквозь прогнивший древний дом в районе Мач-Уэнлок, и им всем приходится делать все, чтобы поддерживать его в более-менее приличном состоянии. Сама она тоже ездит домой на уик-энды и вносит в это свою лепту. Надо было менять проводку, и папа полез наверх…

Динь уже давно поняла, что длительная пауза позволяет не только усилить тревожное ожидание, но и вызвать ужас от понимания того, что должно за ним последовать.

– Все дело в электричестве, – пояснила она, повторяя историю, которую услышала от матери, когда в самый первый раз спросила: «Мамочка, а что он делает?» При этом знала, что вся эта история – вранье от начала и до конца, хотя и не могла понять, откуда она это знает.

Миссис Йейтс мгновенно превратилась в само сочувствие. Последовали все эти «мне так жаль», «когда это случилось?», «почему же твой тьютор ничего об этом не знал?».

И, хотя все это произошло четырнадцать лет назад, Динь не смогла сказать ей об этом.

– На Пасху, – ответила она.

– А ты обсуждала это с кем-нибудь?

– Мы в нашей семье предпочитаем не распространяться о таких вещах, – покачала головой Динь.

– Но ведь ты же видишь по тому, что с тобой происходит здесь, в колледже, что такие вещи нельзя держать в себе.

Динь согласилась, что она все видит. Но пока все это еще очень больно. Открытая рана. Она просто не может говорить об этом. Но знает, что это необходимо, потому что – и это ей совершенно очевидно – она не может справиться с этим, и это отражается на ее учебе. Она все понимает. Правда.

– Теперь ты знаешь, где меня найти, – сказала Грета Йейтс. – Если надо будет поговорить – не стесняйся.

Видя весь этот бардак на столе женщины, Динь искренне не могла понять, откуда у миссис Йейтс может появиться время на что-нибудь, кроме неубедительной поддержки, упрощенного совета или несерьезного предупреждения о возможных последствиях для студента, переставшего посещать лекции и встречаться с преподавателями. Да и какое это имеет значение – все кругом, включая и ее саму, врут, поэтому успокоения все равно нигде не найдешь.

Поэтому Динь поблагодарила советницу и объяснила, что «хотя она и была в жутком зашоре, но теперь уже постепенно выходит из него». Она чувствует те изменения, которые с ней происходят. По ее мнению, это связано еще и с наступлением весны и всего того, что она приносит с собой: надеждой, возрождением, омоложением, и все такое прочее…

– Ты сможешь вернуться к своим занятиям? – уточнила миссис Йейтс. Произнесла она это теплым голосом, в котором, тем не менее, слышались и предостерегающие нотки.

Конечно, теперь Дена Дональдсон сможет вернуться к своим занятиям, миссис Йейтс может в этом не сомневаться.

– Иногда, – закончила Динь, – мне все еще бывает трудно, но я уверена, что худшее уже позади.

И ей очень захотелось поверить в эти слова, хотя она и знала, что это абсолютная ложь.

Ладлоу, Шропшир

Вместо того чтобы сразу из гостиницы ехать в Тимсайд, Хейверс сначала заставила Линли вернуться к полицейскому участку. «Хочется показать кое-что», – пояснила она. Когда инспектор тронулся с места, Барбара сначала указала ему путь на Брод-стрит, по которой они спустились к реке; оттуда они поехали на восток от Тимсайда, пока не добрались до Випинг-Кросс-лейн и, повернув налево, оказались в одной минуте езды от участка. По дороге сержант рассказала, что все учреждения у них на пути находятся на таком расстоянии от проезжей части, что их камеры наружного наблюдения не фиксируют никого из тех, кто проезжает мимо на машине, велосипеде, роликовых коньках или верхом на палочке.

– Иначе говоря, – подвела она итог, когда Линли повернул на Таунсенд-клоуз, – это быстрый и короткий маршрут от того дома, в котором живет Финнеган Фриман. Я сама прошла по нему, сэр. Уже тогда я подумала – и уверена в этом и сейчас, – что это интересная деталь.