– Я знаю, – сказал Адам. – И на одном из них мы возвращаемся в Детройт.

– Верно, но в распоряжении мистера Хьюитсона есть еще реактивный самолет, который понадобится ему только вечером. И он просил узнать, не пожелаете ли вы воспользоваться этим самолетом. Он предлагает вам слетать в Нассау, откуда, как ему известно, Эрика родом, и провести там пару дней. Самолет доставит вас туда, а потом успеет вернуться, чтобы забрать мистера Хьюитсона. А в среду мы снова выслали бы самолет за вами в Нассау.

– Блестящая идея, – произнес Адам. – К сожалению, у меня завтра с самого утра масса дел в Детройте.

– Мистер Хыоитсон предупредил меня, что скорее всего вы ответите именно так. Но он поручил мне передать следующее: хоть раз выбросьте из головы дела, связанные с компанией, и посвятите себя только своей жене.

Эрика просияла от радости. Адам заулыбался. Вице-президенту нельзя было отказать в одном: если уж он за что-нибудь брался, то делал это красиво.

– Пожалуйста, передайте ему, что мы с благодарностью и удовольствием принимаем его предложение, – сказал Адам.

При этом он ни словом не обмолвился о том, что в среду им надо обязательно быть в Детройте, чтобы присутствовать на похоронах Пьера.

Они прибыли на Багамы и до заката солнца уже выкупались в море, отдыхая на Изумрудном пляже близ Нассау.

Вечером Адам и Эрика сидели во внутреннем дворике гостиницы и потягивали прохладительные напитки. Наступила теплая ночь, легкий бриз шелестел пальмовыми ветками.

Вокруг было совсем немного народу, так как зимние туристы начнут прибывать сюда не раньше чем через месяц.

Когда им подали еще одну порцию напитков, Эрика набрала воздуха в легкие и сказала:

– Я что-то должна тебе сказать.

– Если насчет Пьера, – мягко произнес Адам, – то я уже все знаю.

Он сказал ей, что кто-то, пожелавший остаться неизвестным, прислал ему письмо, в которое была вложена вырезка из “Детройт ньюс”, столь обеспокоившая Эрику.

– Не спрашивай меня, почему некоторые люди так поступают. Думаю, что просто из любви к искусству.

– Но ведь ты же мне ни слова не сказал! – Сейчас Эрика вспомнила: она была тогда убеждена, что, если бы Адам узнал, наверняка сказал бы ей.

– У нас и без того полно проблем, поэтому ни к чему создавать новые.

– Между мною и Пьером все уже было кончено, – сказала она. – Еще до его смерти. – И тут же со стыдом вспомнила торговца по имени Олли. Вот о нем она никогда не расскажет Адаму. Она надеялась, что со временем и сама об этом забудет.

Через разделявший их стол Адам сказал:

– Кончено или не кончено, я хочу, чтобы ты вернулась ко мне.

– Какой ты все же хороший!.. – сказала она, чувствуя, как к горлу подступают слезы. – Я, видно, всегда недооценивала тебя.

– Я думаю, это относится к нам обоим, – сказал Адам. Позже, предавшись любви, они обнаружили, что старое чудо вернулось.

Уже засыпая, Адам проговорил, как бы подводя под всей этой историей черту:

– Мы чуть было не потеряли друг друга. Давай никогда больше не рисковать.

Адам уснул, а Эрика еще долго лежала рядом, вслушиваясь в ночные звуки, которые долетали до нее с океана в раскрытые окна. Некоторое время спустя уснула и она, но, когда забрезжил рассвет, они проснулись и снова предались любви.

В первых числах сентября “Орион” был официально представлен прессе, автомобильным коммерсантам и публике.

Вся пресса Соединенных Штатов знакомилась с новой моделью в Чикаго, после чего был устроен пышный, с обильными возлияниями прием, – говорили, что это в последний раз, таких больше не будет. Дело в том, что компании хоть и поздно, но поняли: корми журналистов белужьей икрой и шампанским или сосисками с пивом – в любом случае почти все напишут лишь то, что видели. Тогда зачем тратиться впустую?

Но ничего в обозримом будущем не предвещало перемен в представлении новых моделей коммерческим кругам – с “Орионом” знакомили в Новом Орлеане, и продолжалось это целых шесть дней.

То была настоящая феерия, красочная и ослепительная, на которую пригласили семь тысяч бизнесменов-оптовиков, занимающихся продажей автомобилей, их жен и любовниц; все они прибывали на специально зафрахтованных самолетах, включая несколько “Боингов-747”.

Для их размещения были забронированы крупнейшие отели города, а также “Ривергейт аудиториум” – для ночного музыкального шоу, которое, как утверждал один ошеломленный зритель, “могло бы продержаться на Бродвее целый год”. Финал этого шоу был прямо-таки умопомрачительный: разорвав мерцающий Млечный Путь, под аккомпанемент сотни скрипок с неба медленно спустилась огромная сияющая звезда и, коснувшись середины сцены, распалась – взорам зрителей предстал “Орион”. Зал взорвался аплодисментами.

Всевозможные аттракционы, игры и представления заполняли каждый последующий день, а по ночам над портом взметался фейерверк, огненные россыпи которого складывались в слово “ОРИОН”.

На фестиваль приехали и Адам с Эрикой, а также Бретт Дилозанто; ненадолго прилетела и Барбара.

В один из двух вечеров, которые Барбара провела в Новом Орлеане, обе пары отправились поужинать в ресторан Бреннана, что во Французском квартале. Адам, немного знавший Мэтта Залески, осведомился у Барбары, как чувствует себя отец.

– Теперь он уже может сам дышать и немного шевелить левой рукой, – ответила она. – А в остальном – полностью парализован.

Адам и Эрика что-то пробормотали в знак сочувствия.

Барбара, естественно, не сказала им, что каждый день молится о том, чтобы отец скорее умер и избавился от этой невероятной муки, которую она всякий раз видит в его глазах. Но Барбара прекрасно понимала, что все может сложиться иначе. Ей, например, было известно, что старший из клана Кеннеди – Джозеф Кеннеди, одна из наиболее известных в истории жертв паралича, – прожил парализованный целых восемь лет.

Барбара рассказала Трентонам, что собирается перевезти отца домой на Роял-Оук и нанять медсестру, чтобы та ходила за ним круглые сутки. И тогда им с Бретгом какое-то время придется жить то там, то у него на квартире.

– Кстати, – заметила Барбара, вспомнив об этом в связи с домом на Роял-Оук, – Бретт увлекся выращиванием орхидей.

И она с улыбкой принялась рассказывать Адаму и Эрике, что Бретт взял на себя все заботы об оранжерее ее отца и даже приобрел специальные книги.

– Меня поражает в орхидеях красота линий, их изгибы, – сказал Бретт, цепляя вилкой устрицы, только что поданные на стол. – Вполне возможно, что они наведут конструкторов на мысль о совсем новом поколении автомобилей. Не только в смысле формы, но и названия. А что, если назвать “Орхидеей” модель с двумя дверцами и открывающимся верхом?