одуванчик. Он не поверил глазам. Боязливо протянул руку к одуванчику, ожидая, что встретит пустоту или схватит камень вместо цветка.

Нет, это не было галлюцинацией.

Дрожащими пальцами Ветлугин поднес цветок вплотную к глазам — и не сдержал вздоха удивления.

Одуванчик облетел, только маленький набалдашник остался на высоком стебле.

Путник испуганно оглянулся. Не исчезнет ли так и все вокруг?

Но испуг был напрасным. Все осталось без изменений в удивительной лесной долине.

Ветлугин продолжал спускаться.

Появились, будто выскочили из-под земли, стелющиеся кустики полярной березы, ивы, ольхи. Они ползли сбоку, путались под ногами, мешая идти, но скоро отстали, уступив место более высокой растительности.

Что ни шаг, то все выше и выше делались деревья. Как большинство северных деревьев, они доходили путнику только до колен, потом, расхрабрясь, дотянулись до пояса. Наконец поднялись вровень с человеком, а там и зашумели пышными кронами над головой.

Лето? Нет, это не было лето. Скорее уж осень, но ранняя. Такая, какой ей полагается быть в сентябре где-нибудь в недрах сибирской тайги, то есть в значительно более южных широтах.

Невероятно!.. Удивительно!..

Где же тот сказочный порог, переступив который человек неожиданно попадает из тундры в тайгу, из зимы в осень?…

Ветлугин оглянулся. Не было видно этого порога. Исчезли, будто растворились в тумане, зловещие черно-белые, засыпанные снегом хребты Бырранги. Голубоватой дымкой затянут лес. Лишь белые полосы тумана медленно, словно бы нехотя, проплывают между неподвижными лиственницами.

На мгновение снова обожгла страшная мысль: явь ли это? Не чудится ли ему оазис в диких ущельях Бырранги? Говорят, когда люди замерзают в снегу, им снятся деревья, тепло…

В ветвях сердито вскрикнул какой-то зверек.

Ветлугин остановился.

Тишина. Капли воды с длинными паузами падают с веток. И опять в заколдованном лесу раздается озабоченное, бранчливое, с тревожно-вопросительными интонациями попискивание.

Ветлугин опустил глаза к земле.

Ага! Так и есть! В сумраке подлеска мелькнул черненький кончик хвоста.

Какой-то зверек то высовывался из-под корней, то снова прятался туда. Он походил на ласку, только был подлиннее. Верхняя часть его тела была красно-бурая, но начала уже белеть — зверек «переодевался»: летнюю окраску менял на зимнюю.

Белая шкурка с черным хвостом? Ну конечно! Клочок царской мантии! Десятки подобных шкурок составляли парадную царскую мантию.

Это был горностай!

Минуту или две они с напряженным вниманием смотрели друг на друга — Ветлугин и горностай. Потом решительный взмах хвоста, и огненно-белый комок скрылся в зарослях, будто горящую головню бросили в кусты.

3

Склон сделался еще круче. Приходилось продираться сквозь цепкие кустарники, шагать через упавшие, обросшие мохом стволы.

Лес обступил путника. Раздвинув кусты, Ветлугин прислушался.

Что-то странное творилось в лесу. Какие-то звуки неслись отовсюду. Треск сучьев, хруст, топот, рев… Словно бы ливень обрушился на чащу. Что это? Та-там!.. Та-там!.. Все громче, слышнее. Каждый удар болезненным эхом отдается в сердце. Ветлугин выглянул из-за дерева.

Готов был увидеть что угодно, вплоть до ископаемого ящера, пробирающегося на водопой, или сказочного великана, шагающего через кустарник с мачтовой сосной под мышкой.

Но он увидел совсем другое.

Он увидел людей. Люди гурьбой спускались с противоположного склона, одетые в какую-то диковинную одежду, сшитую, по-видимому, из оленьих шкур, снабженную монашескими капюшонами. Да, это выглядело бы как процессия монахов, если бы над головами не раскачивались копья.

Пугающий гул издавали не барабаны, а маленькие овальные бубны. Рокот их, ритмичный, зловеще монотонный, напоминал тяжелую поступь.

Издали невозможно было рассмотреть лиц, тем более что большинство их было затенено капюшонами. Ветлугин скорее угадал, чем увидел, в них нечто жуткое, неприятное, отталкивающее.

Ему показалось, что все люди под капюшонами на одно лицо!..

Вереница людей в оленьих шкурах, спустившись со склона, скрылась за деревьями.

Что же делать? Раздумывать, колебаться нельзя. Решение надо принять немедленно!

До озера ему не дойти. А зима уже тут как тут. Зима догнала Ветлугина.

Единственный шанс на спасение в том, чтобы перезимовать в оазисе, в лесистой долине. Стало быть, сближение с ее обитателями неизбежно. И чем скорее оно произойдет, тем лучше!

Эх, была не была!..

Ветлугин возобновил спуск, перебегая от дерева к дереву, прячась за стволами. Неумолкающий рокот бубнов притягивал его, тащил за собой как на привязи.

На дне котловины тускло блеснула река. Лучи солнца проникали сюда с трудом сквозь густые ветви. Поэтому здесь было очень сумрачно.

За стволами деревьев замелькали люди.

В голове процессии два человека с копьями вели голого ребенка. Он был совсем мал, лет трех или четырех, и брел, выпятив животишко, неуклюже переваливаясь на кривых ногах, то и дело спотыкаясь. Вот он упал. Конвоиры остановились, терпеливо подождали, пока малыш встанет на ноги.

На шее его была петля, концы веревки держали конвоиры.

Сердце Ветлугина сжалось.

У некоторых народов тундры так удушают оленей: набрасывают на шею петлю и с силой тянут ремень в разные стороны. Неужели же оленя заменили ребенком?…

Снова зарокотали примолкшие было бубны. Один из участников процессии, украшенный разноцветными развевающимися лентами, принялся скакать, кружиться перед толпой, оглашая лес протяжными завываниями. Конвоиры подтащили упиравшегося малыша к реке.

С замиранием сердца вглядывался Ветлугин в темную, почти черную гладь, ожидая, что вода пойдет кругами и со дна реки вынырнет безобразная, на непомерно длинной шее, покрытая ракушками и водорослями голова какого-нибудь чудовища.

Но водная поверхность по-прежнему оставалась неподвижной.

Толпа надвинулась на малыша, тесно сгрудилась вокруг него. Раздался жалобный детский плач.

Ветлугин поднялся в кустах во весь рост. Больше он не мог оставаться в бездействии. Забыл обо всем: о том, что собрался зимовать здесь и должен во что бы то ни стало поладить с жителями котловины, забыл о том, что болен, измучен, безоружен. Нечто более сильное, чем доводы рассудка, более сильное даже, чем инстинкт самосохранения, вдруг подняло его, распрямило, толкнуло вниз.

Он должен спасти ребенка!..

Ветлугин сбежал вниз, к реке.

К нему обернулись улыбающиеся лица. Да, люди улыбались… Но это была одинаковая у всех, неестественная, словно бы приклеенная, улыбка. На берегу возникло смятение. Кто-то, взвизгнув, кинулся бежать, кто-то упал на четвереньки и проворно пополз в сторону. Тарахтя, покатился брошенный овальный бубен.

Все это Ветлугин видел уже боковым зрением. Он шел напролом к цели. Его долг — спасти малыша!

Никакого определенного плана не было. Надеялся на случай, на внезапный поворот событий.

Но, добежав до реки, он остановился. Что это? Погруженный до половины в воду, лежал перед ним обрубок дерева, нечто вроде игрушечного ваньки-встаньки, но сработанного наспех, кое-как. Уродец не имел ни рук,