Рейнхарт разыграл свою партию, Дрэйк — свою. Десятки вариантов возможного развития событий, наблюдение за противником в попытке предугадать его следующий ход и построить свой, тщательный выбор карты, прежде чем выложить ее на стол. Лиссет права, не каждому дано постичь, увидеть всю схему. Я не знала даже основных пунктов плана, не видела ситуацию целиком, не понимала многих моментов. Единственная непредусмотренная явно деталь — импровизация Бевана, и мне оставалось лишь догадываться, не обойдется ли она ему чересчур дорого.

—Не думай об этом,— отмахнулась Тайя.— Главное — уехать на север, а там уже захотят, не найдут.

Лисы-оборотни умели путать лесные тропинки так, что и вовек не сыскать ни следов, ни самих путников.

—Надеюсь, Дрэйк сумеет донести до оставшихся собратьев мысль о нецелесообразности наших поисков.

Я почувствовала бы, если бы Нордана убили. Если бы игру Дрэйка раскрыли и попытались наказать его физически или тоже избавиться. Но они оба живы, я уверена.

—Если Бевану удалось сбежать и действительно отделиться от братства, то этот фактор существенно изменит и расстановку сил, и приоритеты Тринадцати,— волчица задумалась на минуту и уточнила: — Или их уже можно называть братством Двенадцати?

—Вот насколько меня удивлял Нордан, но Беван просто-таки ошарашил,— заметила Лиссет.— Понимаю, когда любовь, привязанность, защита близких, но вот так вот, без привязки, сильных чувств к кому-то и вообще каких-либо видимых причин отчудить такое?! Я не настолько хорошо знаю Бевана, но все равно от него этого точно не ожидала.

—Подозреваю, никто не ожидал.

Сколько месяцев, лет я буду, закрывая глаза, видеть последний взгляд Нордана? Ощущать на губах последний поцелуй Дрэйка? Чувствовать заледеневшую половинку своего сердца? Время притупляет любую боль, раны затягиваются рано или поздно, но шрамы, память остаются.

Из тумана, стелющегося над железнодорожными путями, донесся гудок приближающегося к станции поезда. Тайя встала первой, наклонилась за своим саквояжем.

—Лиссет, прости, пожалуйста,— произнесла я, охваченная вдруг чувством вины.

—За что?— удивилась лисица, доставая из кармана жакета три купленных заранее билета на поезд, в дамский вагон.

—Ты, да и Тайя тоже, вынуждена покинуть Эллорану, бросить все… из-за меня.

—Только не начинай заниматься самоедством. Шель, ты моя сестренка по духу, а сестер не оставляют одних в беде.

—Ты уже не первый раз так меня называешь,— вспомнила я.— Но мне всегда казалось, что это просто выражение такое,— ведь и члены братства вопреки названию друг другу не братья, не кровные и даже не по духу.

—Во-первых, все оборотни держатся друг друга, независимо от вида. Нас не так много осталось и времена сражений за охотничьи угодья давным-давно прошли. Большая часть суши все равно принадлежит людям, которые нашего мнения по сему поводу не спрашивали и не думаю, что когда-нибудь спросят. Во-вторых, мы держимся друг друга как женщины. В нынешнем мире, при всей борьбе за равноправие, за высшее образование для всех, для девушек в том числе, женщины так или иначе остаются уязвимыми, зависимыми от мужчин и если мы не будем помогать друг другу, то на кого нам еще рассчитывать? На себя-то не всегда получается, как ни печально. И, в-третьих, бывает, встречаешь человека или нечеловека не твоего вида, совершенно незнакомого, но с которым чувствуешь близость или желание помочь, защитить. Ледышка, помнится, называл это страстью к подбиранию беспризорных котят на улице,— Лиссет улыбнулась задумчиво.— Возможно, отчасти так и есть. Иногда ваши жизни пересекаются на короткий срок, и со временем вы расходитесь, иногда остаетесь вместе надолго, порой до самой смерти. Это не любовь между мужчиной и женщиной, не кровные узы, не магическая привязка, а скорее крепкая дружба, родство душ. Мы, оборотни, в таких случаях и говорим: сестра или брат по духу. И ты не поверишь, Шель, но когда я впервые увидела тебя на балу, ты действительно напомнила мне котенка, настороженного и любопытного одновременно.

—Норд называл меня котенком,— призналась я.

—Странно, и откуда сразу у двоих возникла одинаковая ассоциация в отношении тебя? У тебя в роду, случаем, оборотней из кошачьих не было?— спросила Тайя.

Я покачала отрицательно головой. Не думаю.

Поезд неторопливо поравнялся с перроном, остановился, выпуская серые клубы дыма из трубы локомотива. Мы с Лиссет поднялись со скамейки, взяли свои саквояжи. Мой совсем чуть-чуть оттягивал руку весом «Лисьих сказок» и, хотя футляр с жемчугом, уложенный на книгу, легок, мне казалось, будто я чувствую и подарок Дрэйка.

Сердце рвалось обратно, желало вернуться к любимым, отыскать, согреть, обрести заново, но желания эти сейчас не имели значения. Отныне важна только безопасность нашей малышки. Нельзя допустить, чтобы кто-то причинил ей вред, чтобы принесенные Норданом и Дрэйком жертвы оказались напрасными.

Поезд отошел от станции, сначала медленно, вальяжно, затем поехал быстрее, увереннее под стук собственных колес. Глядя, как за окном вагона исчезла станция, как потянулись дома поодаль, я коснулась кольца, скрытого от чужих глаз под черной перчаткой, погладила серебряный ободок через кружево.

Иногда вера в чудо — все, что нам остается. Даже необоснованная, даже глупая. Вера и искра надежды в сердце, которую предстояло хранить, какой бы срок разлуки ни был отпущен. Даже если придется беречь искру до самой смерти.

Девушка, опирающаяся на руку Пейтона Лэнгхэма, миниатюрна и даже в широкой накидке с капюшоном казалась тоненькой, невесомой почти. Нежное, юное лицо, скрытое сейчас низко надвинутым капюшоном. Густые темно-каштановые волосы под плотной черной тканью. Ясные зеленые глаза под длинными, словно у фарфоровой куклы, ресницами. Впрочем, внешность невинной девы Пейтона не обманывала. Как никто другой он знал, что его спутница способна с легкостью разорвать горло возможному противнику, задушить или прокусить вену, введя в кровь смертельный яд.

Знал. И всякий раз, увидев девушку, боролся с инстинктивным человеческим страхом перед змеей, перед ее силой и хищной сущностью и с едва контролируемым желанием обладать этой красавицей, сделать ее своей и только своей.

Говорили, будто ламии способны приворожить любого смертного мужчину, будто взгляд их подобен стреле бога любви, без промаха разит наповал, и нет спасения тому, на кого обратит колдовской взор свой полуженщина-полузмея.

Только, похоже, и женщине с холодной кровью змеи ведомы муки любви. Любви, как подозревал Пейтон, неразделенной и оттого делающей ламию более опасной, более неукротимой, яростной в желании получить того, кто, как она считала, принадлежал ей по праву. Однако свои мысли мужчина благоразумно держал при себе.

Тесный коридор потайного тоннеля закончился глухим на первый взгляд тупиком. Ламия высвободила из складок накидку тонкую руку, повела в воздухе изящными пальцами. Качнула покрытой капюшоном головой и Пейтон, поставив фонарь, освещавший им дорогу, на пол, коснулся одного из камней кладки левой стены. Монолитная серая стена перед ними повернулась частично, открыла проход не полностью и мужчина, отпустив спутницу, налег плечом на плиту, отодвигая ее в сторону. Ламия осторожно, боком протиснулась через образовавшийся проем, проскользнула в небольшое помещение по другую сторону потайного коридора. Девичий вскрик, горький, полный боли и отчаяния, зазвенел под голубым, светящимся слабо сводом комнаты.