Он задержался в городе на две недели, не в силах ни за что приняться, разрываясь между страстью и доводами рассудка. Лишь одна идея оставалась неизменной – что лучше бы ему и Эльфриде никогда не встречаться.

Когда он просмотрел книги на своих полках – очень немногие из которых он вообще открывал с тех пор, как Эльфрида завладела его сердцем, – их нетронутый и аккуратный порядок упрекал его в отступничестве от старой веры его юности и первых лет возмужания. Он покинул этих друзей, кои никогда его не предавали, и таким образом они теперь, казалось, говорили, что он покинул их ради изменчивого наслаждения, даруемого послушною женщиной, кое закончилось одной лишь горечью разочарования. Дух самоотречения, граничащий с аскетизмом, что всегда одушевлял Найта в старые времена, заявил о себе исчезновением, как только родилась его любовь, а вместе с ним исчезло и самоуважение, что вознаграждало его за нехватку удовлетворения личных желаний. Образ бедняжки Эльфриды, вместо того чтобы сохранять, как прежде, место в его сердце, стал окрашиваться в оттенок искушения. Возможно, это была просто человеческая слабость, и это вполне естественно, что ему никогда ни на миг не взошло в ум: а не должен ли он ей маленькое самопожертвование за ее, нарушающую приличия, неосмотрительную преданность, проявленную ею при спасении его жизни?

С осознанием того, что он, подобно Антонию, «провинции и царства швырнул в обмен на поцелуи»[204], Найт вслед за этим стал вопрошать себя, как он мог открыть ей свои самые сокровенные секреты и намерения, – откровенность, кою он никогда не позволил бы себе ни с одной мужской душой из живущих на свете. Как так вышло, что он не был способен удержаться от того, чтоб не сказать ей о своих набросках, кои до того времени были заперты в самых надежных крепостях его разума?

Найт обладал сильным интеллектом, который мог прекрасно обходиться без атмосферы сердечных чувств, сознавая, что его любовь, точно так же, как и любовь других людей, способна пойти на убыль от перемены места и окружения. В то же самое время он чувствовал печаль, что накладывалась на те рассуждения:

Печаль – она пройти ведь может![205]

Но будучи убежден, что смерть его печали будет для него наилучшим выходом, Найт не стал откладывать в долгий ящик попытку разделаться с ней. Он замкнул свои комнаты, приостановил сотрудничество с издателями и покинул Лондон, отправившись на континент. Здесь мы оставим его странствовать без цели, кроме той, условной, – добиться, чтобы его сердце позабыло Эльфриду.

– Я никак в толк не возьму, что это нашло на всех этих горожан в Сент-Лансесе, не понимаю, совсем не понимаю.

– Со всеми их «Как вы поживаете?» ты хочешь сказать?

– Да, с их бесконечными «как вы поживаете?», и пожатием рук, и приглашениями в гости, и нежными расспросами о тебе, Джон.

То были слова из разговора между Джоном Смитом и его женой в субботний вечер, весной, коя последовала за отъездом Найта из Англии. К этому времени Стефан давно вернулся в Индию; а сама стойкая супружеская чета переехала из коттеджа, принадлежавшего лорду Люкселлиану в парке Энделстоу, в комфортный дом у дороги в миле от Сент-Лансеса, где Джон открыл под своим именем мастерскую камня и шифера.

– Когда мы перебрались сюда шесть месяцев назад, – продолжала миссис Смит, – то, несмотря на то что я так много лет щедро расплачивалась в городе, резвые владельцы магазинов, где я совершала покупки, говорили со мной только у своих прилавков. А повстречаешь их на улице полчаса спустя, так они обходятся с тобою как с незнакомкой, равнодушно таращась тебе в глаза.

– Глядят сквозь тебя, как сквозь стеклянное оконце?

– Да, самые наглые из них так и делали. Те, кто нравом поспокойнее и поравнодушнее, смотрят над моей макушкой, в сторону от меня, над моим плечом, но никогда не встречаются со мной глазами. Благовоспитанно-скромные воротят лицо на юг, если я иду с восточной стороны, и проносятся, стараясь держаться от меня на расстоянии, точно я собираюсь делить с ними тротуар. Щеголеватый молодой книгопродавец выделывал эти фокусы; дочери мясника; юные сыновья обойщика. Они с тобой приятели, покуда ведут дела не на глазах у всех, но ничуть не заботятся о пожилой женщине, когда самым благородным образом удирают так, что только пятки сверкают, едва завидят издалека тех, с кем ведут торговлю.

– Твоя правда, Мария.

– Что ж, теперь все разом переменилось. Не успела я зайти на рынок, как миссис Джоакс подлетела ко мне на глазах у всего города и говорит: «Дорогая миссис Смит, как вы, должно быть, устали от вашей прогулки! Милости просим ко мне перекусить! Я настаиваю на этом – мы ведь с вами столько лет знакомы! Помните, как мы с вами когда-то ходили за совиными перьями на развалины замка?» Никогда не знаешь, кто тебе может потребоваться, поэтому я ответила ей вежливо. Не успела я завернуть за угол, как этот преуспевающий молодой адвокат Свит, который такой денди, подбежал ко мне, запыхавшись. «Миссис Смит, – говорит он мне, – извините мою грубость, но побег ежевики зацепился за кончик подола вашего платья, который вы тянете за собою с тех пор, как вошли в город; позвольте мне отцепить его для вас». Можешь ли ты мне поверить, что все это происходило подле самой ратуши? В чем причина этой неожиданно проснувшейся любви к пожилой женщине?

– Не могу сказать, если только это не раскаяние.

– Раскаяние! Был ли когда-нибудь еще такой дуралей, как ты, Джон? Неужели кто-то когда-нибудь раскаивается, когда у него деньги в кармане и пятьдесят годов жизни впереди?

– Ну, теперь и я призадумался, – сказал Джон, обходя молчанием эти вопросы как едва ли уместные, – что и я получил больше любви да заботы со стороны людей за сегодня, чем за все то время с тех пор, как мы сюда перебрались. Ба, старый олдермен Тоуп вышел на середину улицы, где я стоял, чтобы пожать мне руку, ну, так мы с ним и обменялись рукопожатием. Я еще подумал, что это странно. Да, и была еще встреча с молодым Уэррингтоном.

– Кто он?

– Да торговец с Хилл-стрит, который день-деньской бренчит на каком-нибудь эдаком инструменте, да сам продает флейты, трубы, скрипки и большие клавикорды тоже. Он болтал с Эдлоскерри, тем низкорослым холостяком, что держит свои деньги в фондах. Я проходил мимо, я уверен, не ожидая и не думая о кивке от людей такого бойкого склада характера, будучи в своей рабочей одежде…