другой. Не так давно Вонвальт рассказывал мне о новых сованских замках, которые возводились в Ковоске, и о том, какие чудеса инженерной мысли были в них заложены. Он говорил, что зимой под половицами гуляет нагретый воздух, а по трубам течет горячая вода, и таким образом в комнатах сохраняется тепло. Летом же, наоборот, через вентиляционную шахту гонят холодную воду, и комнаты остужаются. Так, может быть, тот же канал, по которому вода уносила отходы, где-нибудь разветвлялся и гнал холодный воздух в какой-то подземный зал?

Мне вспомнились слова умирающего храмовника, сказанные всего несколько минут назад. Едва упомянув Клавера, он сразу же заговорил о внутреннем святилище.

– Проклятье, – пробормотала я себе под нос. Затем встала и подняла крышку отхожего места. Та громко скрипнула петлями. Ниже, на камне, едва заметный в сиянии свечи, был высечен тот же инженерный символ, который я видела в Зюденбурге. Я вновь ощутила, как меня направляет рука Эгракса, и почувствовала себя простой деревянной пешкой, которую передвигают по шаховой доске.

Дверь уборной резко распахнулась.

Комната была тесной, и дверь врезалась мне прямо в спину, приложив ребром промеж лопаток. Основной удар принял на себя мой хауберк, но я все равно не сразу пришла в себя.

Я повернулась, чтобы защититься, и на меня сразу же обрушился град ударов. Монахиня била меня с такой силой, какой, судя по виду, в ней быть просто не могло. Она скалила зубы, а в ее глазах горел бешеный огонь.

– Нема, не трогай меня! – воскликнула я, не придумав ничего получше, и грубо оттолкнула ее от себя. Я была сильнее и вдвое моложе монахини, но та, отшатнувшись, задела дверь, которая захлопнулась и заперла нас обеих в тесной уборной. Меня вдруг охватил глубочайший страх; я совершенно отчетливо поняла, что лишь одна из нас выйдет отсюда живой.

Монахиня снова набросилась на меня, на этот раз издав совершенно нечеловеческий вопль. Я вновь на миг обмерла, ошарашенная и напуганная. Кто-то или что-то лишило эту монахиню рассудка. Она пыталась вцепиться в мой хауберк, разорвать его, не обращая никакого внимания на мои попытки стряхнуть ее с себя и урезонить. Затем из ее носа потекла кровь, губы растянулись еще больше, а зубы почему-то стали казаться крупнее прежнего. Глаза монахини закатились, и вид ее стал поистине ужасен.

А потом она попыталась укусить меня. Ее зубы, превратившиеся в почти что звериные клыки, впились в мой хауберк и разодрали сюрко. К счастью, навредить мне она не смогла, а лишь сломала зубы.

Я ударила ее в висок. Удар получился неуклюжий, и я, сильно ушибившись, отдернула руку. Боль пробежала от запястья к локтю, и моя рука ненадолго потеряла чувствительность.

Монахиня взвизгнула, схватила меня за сюрко и начала яростно трясти. Она снова попыталась укусить меня, впиться зубами в шею, но я помешала ей, выставив перед собой левое предплечье, а затем стала давить на ее шею. Отведя назад правую руку и врезавшись локтем в стену, я с силой ударила ее в нос.

Ничего. Кровь полилась сильнее, но она ведь и так лилась. Теперь она затекала в промежутки между чудовищными зубами, превращая лицо монахини в безумную животную гримасу. Увы, от удара женщина лишь рассвирепела еще сильнее. Она стала не просто бросаться на меня, но и биться всем телом о дверь и стены.

Я вновь ударила ее, врезав кулаком по тощему животу, затем пнула по ногам, затем стала бить везде, куда только могла дотянуться. Но с тем же успехом я могла бы колотить по стенам уборной, по которым и так несколько раз попала. Наша борьба была неистовой, неуклюжей, отчаянной.

В какой-то миг жуткой схватки я задела запястьем какой-то предмет, висевший на моей талии. Глянув вниз, я увидела, что в лазарете с меня сняли короткий меч, который, наверное, так и остался лежать рядом с кроватью, но оставили на поясе ножны с дирком.

Я выхватила клинок. В тот миг мне не хотелось его использовать; я все еще надеялась, что сумею стряхнуть с монахини чары, поработившие ее разум. Но все было тщетно. С тем же успехом я могла попытаться урезонить дикого волка. Казалось, что монахиня изо всех сил борется одновременно и со мной, и с собой, будто некая злая сущность вселилась в нее и приказала напасть на меня. Изредка на несколько коротких, мимолетных секунд к ней возвращался рассудок, и ее пожилое лицо становилось испуганным. Но в конце концов мне пришлось сразить ее. Она постепенно проигрывала битву за собственное тело. Ее движения становились все более четкими и продуманными, а удары, несмотря на мои попытки отразить их, начали попадать по мне. Один такой удар прилетел мне сбоку в челюсть и на миг ошеломил. Грохоча кольчугой, я врезалась в стену, однако мне хватило самообладания, чтобы увернуться от ее руки, которая уже превратилась в костлявую когтистую лапу. Рука врезалась в стену с такой силой, что в стороны полетела каменная крошка. Один коготь, некогда мизинец, зацепил мою щеку. По моему лицу потекла горячая кровь. Монахиня же становилась все неистовее.

Она преображалась у меня на глазах. Я с криком подняла дирк и нанесла удар, но не единожды, не дважды и даже не трижды, а, наверное, дюжину или больше раз. Оказавшись запертой в тесной уборной с лютым чудовищем, которое стремилось убить меня, я сама оказалась на грани безумия. Одежда не могла защитить монахиню, и я ощутила, как клинок легко входит в ее плоть. Вскоре уборная обагрилась кровью.

Моя противница, все еще находясь на грани между одурманенной женщиной и бешеным демоном, пронзительно взвыла. Я подумала, что сейчас к двери уборной прибежит половина Керака, ведь окружавшие нас стены никак не могли поглотить шум такой потасовки. Я зажала ей рот предплечьем, пытаясь хоть немного приглушить вопль.

Затем я продолжила наносить удары. Но вместе с тем, как жизнь покидала смертную женщину, тварь, завладевшая ее телом, становилась только сильнее.

Вдруг в моем мозгу вспыхнула она мысль. Я вспомнила слова храмовника, умершего рядом со мной.

– Пламя… Савара, – с трудом проговорила я. Подняв глаза, я увидела свечу в подсвечнике, оплывшую и чудом не погасшую от нашей возни. Не успев даже подумать, я схватила ее. Слова храмовника показались мне такими странными, такими своевременными; они отпечатались в моем сознании так же, как некоторые заклинания, произнесенные Вонвальтом, словно они имели некий вселенский смысл.

– Пламя Савара! – повторила я, на этот раз увереннее, и прижала огонек свечи к одежде монахини.

Огонь немедленно охватил ее, словно ткань была пропитала смолой. Я взвизгнула и