хозяйства, и промышленности, а также вступление на путь фермерства. Прообраз фермерских хозяйств в предельной степени можно усмотреть в свободных от феода наделах земли, сохранившихся в результате компромисса между норманнами-завоевателями и коренным населением острова.

Компромисс центральной и местной власти, социальных слоев и групп, различных ответвлений христианства и т. п. вообще характерен для Англии. Начало практики государственных компромиссов можно видеть еще в «Великой хартии вольностей», подписанной Иоанном Безземельным. Ее продолжили соглашение между лендлордами и джентри, уния с Шотландией, ограничение королевской власти после реставрации и др. Во всех случаях компромисса соблюдался принцип примата общенациональных интересов.

Кстати, литература часто приписывает разрыв английской церкви с Римом любвеобильности Генриха VIII и упорству папы, отказывавшегося аннулировать его брак с Екатериной Арагонской. Думается, это скорее повод, а исторически была потребность общества в монастырских землях и потенциальной рабочей силе для будущей промышленности.

Опережающее развитие промышленности стимулировали в Англии более скромные по сравнению с континентом условия для земледелия. Развивалось овцеводство, сначала для нужд внешней торговли, затем как сырьевая база для собственной текстильной промышленности.

Примерно в то же время сформировался и морской флот, причем не только военный, но и мощнейший транспортный. Да и по развитию наземных коммуникаций Альбион долго шагал впереди всего мира. Суммарно это определило те условия, при которых современный мировой рынок первоначально сформировался вокруг Англии.

Не участвуя в Великих географических открытиях (если не считать Северный морской путь в Россию) и в «официальном дележе мира», по которому Папа Римский щедро отписал одну половину еще не открытых земель Испании, а другую Португалии, Англия надолго прибрала к своим рукам огромные части

Нового Света, Азии и Африки в качестве источников дешевого сырья и сбыта своей продукции. Это же и ускорило процесс первоначального накопления, подготавливая промышленный переворот.

Поэтому классическая школа политической экономии, базирующаяся на трудовой теории стоимости, сформировалась именно в Англии.

С геополитической точки зрения Британские острова отличает в рассматриваемом длительном периоде отсутствие военных действий на их территории (можно вынести за скобки захват Ирландии и относительно бескровное противостояние полков Кромвеля и Карла I). Была, правда, Вторая мировая война с бомбежками и ракетными ударами, но оккупация обошла стороной территорию Британии.

Характерна для Англии и ранняя бескровная коммутация социальных слоев. Читая Чарльза Диккенса, вы легко убедитесь, что уже в начале XIX в. среде прислуги было принято воспринимать друг друга как «леди» и «джентльменов». Не в этом ли, столь рано сформировавшемся самоуважении простых членов общества, не встретившем противостояния со стороны высшего эшелона, кроется секрет поразительного долголетия института монархии и пэрства? Здесь принято уважать и заслуги предков как персонифицированный символ исторических заслуг нации в целом. Заметим, что в республиканской Франции, пережившей Великую революцию, две империи, Парижскую коммуну, в официальном протоколе сохранились неофициальные почетные места для потомков Бурбонов и Бонапартов.

На ранний социальный компромисс Европе указывает в своей замечательной книге «Пятьдесят лет в строю» военный дипломат начала XX в., российский патриот граф А. А. Игнатьев, впоследствии генерал Советской Армии. В бытность свою российским военным атташе в одной из Скандинавских стран он гостил со своей супругой в замке другой графской четы. В субботний вечер Игнатьевым было предложено перебраться из отведенных им покоев в раскинутые в парке замка шатры. Пикник? Нет, просто в воскресенье и замок, и парк открыты для посещения всеми желающими. В Германии, Австрии и России начала XX в. дворянство на такие поступки, а, вернее, на такую социальную линию поведения было не способно. Результат – падение трех монархий.

Франция столетиями была одним из мощнейших государств Европы. Не случайно динамику экономики феодализма мы рассматриваем на примере этой относительно по тем временам целостной страны. Правда, единое национальное самосознание сформировалось здесь довольно поздно, по итогам Столетней войны, но значительно раньше, чем, например, в Германии или Италии. Благоприятные для земледелия условия в сочетании с пережитками феодализма в виде фиксированной ренты, например, или дорожной повинности крестьян, как это ни парадоксально, тормозили развитие сельского хозяйства и, как следствие, промышленности. Бесконечное дробление обрабатываемых участков земли, с одной стороны, мешало интенсификации сельского хозяйства, а с другой – образованию свободной рабочей силы, которая является, как мы видели, необходимым условием первоначального накопления и последующей концентрации производства.

Переход оброка из натуральной в денежную форму стимулировал особый рост ростовщичества, в зависимость от которого попадали все слои населения. В конечном итоге рухнули и финансы государства.

Не случайно во времена Регентства, последовавшего после конца правления Людовика XIV с его бесконечными разорительными войнами, неслыханным до сих пор великолепием и расточительностью двора и окончательным обнищанием основной массы населения – крестьянства, именно Франция стала ареной первого в мире широкомасштабного экономического эксперимента.

Шотландец Джон Ло, которого наш замечательный ученый и писатель Андрей Аникин справедливо называет «авантюристом и пророком», создал там первый государственный банк «нового типа» и первое открытое акционерное общество практически национальных масштабов. Эксперимент тогда провалился. Не время еще было, да и не место. Зато заложенные в нем идеи впоследствии прошли по экономике мира торжественным маршем.

Не случайно именно во Франции появилась экономическая школа физиократов во главе с великим Кенэ, которая производительным признавала труд только на сельскохозяйственной ниве и «добавочный продукт» рассматривала как дар природы. Зато именно Кенэ впервые создал схему национального воспроизводства. Знаменитый «зигзаг Кенэ» – прародитель современных макроэкономических моделей.

Именно во Франции появилось понятие «рантье», т. е. человека, живущего на доходы с ценных бумаг. Именно французский капитал стал ростовщиком не только для других стран, но и для собственных колоний.

Потрясения Великой французской революции, а затем внутренне стабильная экономическая политика Наполеона I отменили феодальное двойное владение землей, но юридически закрепили мелкое крестьянское хозяйство. Проблемы мелкого производства как на селе, так и в промышленности, которые мы наблюдаем и во второй половине XX в., исторически определены особенностями развития. Они же определили и национальные особенности характера. Будь Н. В. Гоголь не русским, а французским писателем, на одной из центральных площадей Парижа непременно стоял бы памятник Плюшкину.

Германия перестала быть только «географическим понятием» и вступила в мировую политику и экономику как единое целое лишь в третьей четверти XIX в. Объединение проходило на волне промышленной революции и окончательного перехода сельского хозяйства на «прусский путь» развития. Это тоже был определенный национальный компромисс, но в пользу меньшинства. Верхушка общества – юнкеры (помещики) не только сохранили свои земли, но и заранее капитализировали будущие доходы от них. Освобождение крестьян от феодальной зависимости здесь приняло новую форму первоначального накопления. С природной немецкой тщательностью, подсчитав все «за» и «против», юнкеры создали себе и первоначальный капитал, и армию